Высокий и плоский комод, бывший, наверное, частью обстановки на трансатлантическом корабле, кожаное кресло, на котором навалена одежда спящего, и две маленькие квадратные тумбочки составляют всю меблировку этой комнаты, где морская атмосфера, исходящая от большой фотографии, усиливается парой весел, стоящих в углу комнаты, и единственным предметом, находящимся посередине мраморного камина пишущим барометром Ноде. Цилиндр, покрытый миллиметровой бумагой, на которую фиолетовыми чернилами наносятся падения и взлеты атмосферного давления, заперт в клетке из стекла и красного дерева. Прибор старинного образца явно служит предметом особых забот своего владельца. Он слабо тикает, и восходящая линия графика обещает прекрасный весенний день.
Ничто в этой комнате не говорит о семейной жизни, кроме, может быть, подушки рядом со спящим — подушки Каролины, его жены, в настоящее время сосланной в клинику на правом берегу, где она только что произвела на свет их пятого ребенка, крошечного и горластого мальчика, которого назвали Огюстеном. Сильвэн предпочел бы имя Огюст, чтобы отдать дань уважения своему деду, старому Огюсту Шевире, доживавшему оставшиеся ему дни в доме на островах Шозе[1] — тех, что видны на фотографии на стене. Но Каролина и слышать не хотела об Огюсте, она находила это имя слишком клоунским, и в конце концов порешили на Огюстене, по ее воле. Пусть будет Огюстен; с Каролиной невозможно спорить.
Прежде чем уснуть, уткнувшись носом в свои графики, Сильвэн позвонил жене в клинику. Так всегда бывало с тех пор, как они поженились. Вот уже четырнадцать лет каждый раз, как они разлучаются, где бы он ни был — в министерстве, в Брюсселе, Токио или Нью-Йорке, — ему необходимо слышать ее голос, и он ей звонит.
В этот вечер она уже спала, и он почувствовал себя глупым, назойливым.
— Извини меня, Каро… Извини, что разбудил тебя, но я по тебе скучаю…
Он услышал ее смех.
— Но я тоже по тебе скучаю!.. Знаешь, который час?
И вдруг, с тревогой:
— Дома все хорошо?.. У детей все в порядке? Фафа с ними?
— Все в порядке. Все спят. В доме тишина. Я просто хотел тебе сказать, что люблю тебя и что мне плохо, когда тебя нет рядом. Вот и все.
Переливчатый смех Каролины.
— Я тоже тебя люблю. Еще три дня — и я дома!
Едва повесив трубку, Сильвэн вспомнил, что даже не спросил ее про ребенка, и на какое-то время задумался, спрашивая себя, так ли он рад еще одному ребенку. Это тоже была идея Каролины: иметь много детей, она всегда говорила, что ей было тяжело быть единственной дочерью.
Он в этом отношении более уравновешен. Иметь детей ему кажется естественным, но при каждом рождении он испытывает то же довольно неприятное чувство, будто сделал непоправимую глупость; не говоря уже об охватывающем его каждый раз страхе потерять при этом Каролину. Каждые роды молодой женщины — хоть и легкие — повергают его в тревогу, с которой ему не удается совладать. Пусть ему говорят, что в распоряжении современных женщин есть средства, чтобы больше не мучиться, и они редко умирают, производя на свет детей, — он чувствует себя виновным в том, что не может участвовать в этой таинственной операции, от которой его отстранила сама Каролина. Когда должны были родиться их первые дети — близнецы, — врач предложила ему присутствовать при родах. Но Каролина живо запротестовала.
— Ну нет! Спасибо! Только не это! Я предпочитаю быть одна. Я не хочу, чтобы ты видел меня в таком состоянии. Мне будет страшно, что ты потом больше не захочешь со мной спать! Роды — это женское дело.
Он заметил, что врач ее там будет, а он — не женщина. На это Каро ответила, что акушер — не мужчина, а некто вроде механика, которому платят за работу, а там — до свидания. Иное дело — мужчина, которого любишь и с которым, возможно, кокетничаешь.
У молодой Каролины иногда появлялись совершенно старомодные идеи.
Еще его смущает время, которое он тратит, чтобы привязаться к каждому новому ребенку. Ему на это требуются недели и даже месяцы. Он хотел бы немедленно проникнуться нежностью к новорожденному, как пишут в книгах и показывают в кино, почувствовать себя подхваченным волной любви при его виде, а вместо этого появившийся на свет младенец кажется ему всего лишь чужой личинкой, чем-то ущемляющей его в правах, и он даже спрашивает себя, как это Каролина может так скоро начать ворковать над этим созданием, вылизывать его, обнюхивать, совершенно плененная им, его тишайшим дыханием, малейшей гримаской. Каждый раз он видел ее такой — озаренной, упоенной восхищением крошечным ребенком, которого она каждый раз провозглашает прелестным, даже когда он, Сильвэн, находит его уродливым. Его сын Тома, например, показался ему жалкой помесью Фюнеса и Фернанделя. Конечно, он сохранил это про себя, втайне стыдясь. Боясь показаться смешным или ненормальным, он даже никогда не решался спросить у друзей, не чувствуют ли они то же самое.
1
Архипелаг в проливе Ла-Манш, состоит из 300 островков, из которых только один обитаем