Даже несмотря на свою злость к нему, я практически уверена, что он появится и место непременно оккупирует. Но он не появился и на следующий день, и через два и даже через три.
Температура продолжала мучить меня все это время и лишь к выходным стала понемногу отступать. К этому времени я успела избавиться от любых напоминаний о том, что Маркушин Антон когда-то присутствовал в моей жизни. Вышвырнула оставленную им футболку, удалила его снимки из фотогалереи, вычистила всю историю сообщений и отправила в отдел кадров заявление на увольнение. Не раскисать помогала праведная злость. Ведь при любых обстоятельствах можно расстаться достойно. К пятнице Антон и достоинство в моих глазах превратились в антонимы.
А потом случается неожиданное: в воскресенье утром в мою дверь раздается звонок. К этому времени я окончательно выжгла мысли о возвращении Антона в свою жизнь, и потому очертания его фигуры, обнаружившиеся в глазке, становятся для меня не просто сюрпризом, а сюрпризищем.
Вернув своему бледному, осунувшемуся после болезни лицу выражение «Раздраженная сука», я открываю дверь.
— Привет, — глухо произносит он и с порога протягивает букет роз. — Можно зайду?
Растерявшись, я мешкаю, но потом все же забираю цветы и отступаю назад.
— Для чего пришел? — холодно уточняю я, когда дверь захлопывается.
Антон трет лицо, смотрит себе под ноги — и только потом мне в глаза.
— Все, Ксюш, я ушел. К тебе.
36
От услышанного выражение сучности на моем лице трансформируется в растерянность. Если еще несколько секунд назад, увидев Антона под своей дверью, я собиралась вылить на него ушат словесного дерьма и запретить когда-либо появляться, то сейчас не сразу нахожусь, что сказать.
Прижав цветы к груди, я просто стою и глазею на него. Выглядит Антон, мягко говоря, хреново. Лицо осунулось, взгляд потух, а на ровном, на зависть его ровесникам лбу, обозначилась глубокая морщина. Не зная ситуации, можно было бы предположить, что он пару месяцев постился в индийском ашраме, питаясь исключительно праной и не имея возможности нормально поспать.
— И чего ты ждешь от меня? — Боковым зрением я ловлю свое отражение в зеркале, обнаруживая что тоже выгляжу хреново. Пожалуй, даже хуже, чем Антон.
Помолчав, он безвольно пожимает плечами. Видимо, в ашраме над ним еще изрядно потрудились дементоры.
— Серьезно, чего ты ждешь? — Мой голос крепнет, подпитываемый воспрявшей обидой. — После самого унизительного эпизода в моей жизни ты пропадаешь на неделю и никак не даешь о себе знать. Даже сообщения не удосужился прислать с вопросом: «У тебя все ок, Ксюша?»
— Извини, — хрипло произносит он, поднимая на меня измученный взгляд. — У меня была сложная неделя.
— У меня представь себе тоже! — рявкаю я, не желая и в этот раз быть понимающей и всепрощающей. — Все это время у меня была температура!
— Прости. Если бы я об этом знал, то непременно бы приехал.
Прикрыв глаза, я выпускаю сквозь сжатые зубы воздух злости. То есть предполагалось, что после случившегося, я должна была позвонить ему и поплакаться о плохом самочувствии? Человеку, который на протяжении полугода сам звонил каждое утро, чтобы справиться о моем настроении?
— Антон, — чеканю я, сжав в руках колючие стебли. — Понятия не имею о какой любви ты все это время толковал, потому что здесь я ее абсолютно не вижу. Я допускаю, что тебе было сложно — видела, какие задатки футболиста демонстрирует твоя действующая супруга. Но ты хотя бы на мгновение подумал, каково было мне? Целую неделю от тебя не было вестей! Я удалила все твои фотографии… Избавилась от каждой твоей вещи. И после всего этого ты появляешься со словами: Дорогая, я ушел.
Ничего не ответив, Антон пятится к стене и, прислонившись, закидывает голову к потолку. Кажется, будто стоять на своих двоих ему давалось сложно.
— Я виноват, — говорит он спустя секунд десять. — Не знаю, что еще сказать.
Если Антон не знает, что сказать, то я понятия не имею, как себя вести. У меня есть стойкое ощущение, что если я выпру его за дверь, то он просто уснет на коврике.
Да что ты жалостливая такая? — ворчит внутренний голос. — Ты вообще-то тоже помереть могла, если бы не Олеся. Однако, ему было плевать.
Почти минуту я борюсь с собой, не желая сдавать позиции, и по итогу, как часто за мной водиться, проигрываю самой себе. Есть у меня дефект похуже плохой осанки: жалость к несчастным мужикам. Когда Арсен переживал из-за проблем на работе — я прощала ему все. Просто потому что не могла выносить его затравленный взгляд. Вот и сейчас так же. Праведная злость отходит на второй план и верх берет жалость к Антону, так сиротливо жмущемуся к стене.