Все так. Сама не своя до такого рода дел, Жюли вынуждена была согласиться.
– Далее. Что произойдет через неделю после выхода вашей статьи?
Жюли молчит.
– Мы окажемся под пристальным вниманием всей популяции претенциозных снобов, вот что произойдет! Проинструктированные журналисты посыплются на нас, как саранча, воздавая хвалы или возмущаясь тратой государственных денег! В результате: идеологическое соревнование! Критики всех мастей станут осаждать моих художников, писателей, композиторов и сравнивать их труд с тем, что происходит за стенами тюрьмы: творческое соревнование! Непременно захотят выпустить наши творения на рынок: экономическое соревнование! Некоторые из моих заключенных поддадутся соблазну стать известными! Однако я должен напомнить вам...
И очень медленно, дрожащим перстом тыча в небо...
– Я должен напомнить вам, что если эти люди однажды совершили убийство, так это именно потому, что они не могли выносить эту обстановку всеобщего соревнования...
Гробовая тишина за столом.
– Не искушайте их, мадемуазель Коррансон, не пишите эту статью, не толкайте моих заключенных в яму со львами.
– ...
– Они прикончат и львов.
7
Столько полицейских машин съехалось к тюрьме Шампрона... Кажется, что здание выступает из жестяного панциря, в котором, как в омуте, отражаются древние стены.
– Интересно, хватит ли у нас баранины на такую ораву? – удивляюсь я.
– Смотри-ка, они уже развели огонь для мешуи на центральном дворе.
И точно, поднимаясь из самого сердца тюрьмы, тоненькая струйка дыма рассеивается в синеве неба.
– Боюсь, что свадьбу придется отменить, – решается наконец Жюли.
– С чего ты взяла?
Жернова вертолета мелют небо прямо нам на головы. Красная стрекоза гражданской службы безопасности лопастями своего пропеллера рубит ленточку дыма, извивающуюся над тюрьмой, и исчезает, приземлившись где-то в стенах здания.
– Должно быть, что-то случилось, – указывает Жюли на жандармское оцепление. Заграждения, мотоциклисты, цепи солдат с автоматами через плечо и, наконец, офицер с четырьмя серебряными нашивками во главе всей компании. Он сейчас направляется в нашу сторону.
– Главный идет, – предостерегающе отрезала Жюли.
Пауза.
Над крышей дымок опять тянется ровной лентой. Он всплывает прямо в небо и там, на самом верху, распадается в завитках. Жандармский майор подходит, наклоняется к окну. Посеребренные сединой брови такого же цвета, как галун.
– Вы – новобрачная?
Вопрос, обращенный к Жюли и в такой форме, кажется смешным. Это моя новобрачная, руки прочь! Но этот взгляд из-под бровей переполнен сочувствия. Не время для шуток. Я выскакиваю из машины, чтобы перехватить Клару. Слишком поздно.
– Я новобрачная, господин майор.
Она предстала перед ним так неожиданно! Как снег на голову, в своем белом платье, за руку с Амаром. Майор сразу и не находится, что сказать.
– Что-то случилось?
Неуверенная, очень вежливая улыбка тронула ее губы. Хадуш, Мо и Симон приходят на подмогу.
– Какие-то проблемы?
Это явно не их дело. Так спросили, из вежливости. Они предпочитают не сталкиваться с людьми в форме.
– Пожалуйста, майор, ответьте, – настаивает Клара.
И в голосе этой новобрачной больше значимости, чем во всех этих полицейских, заграждениях, автоматах, мотоциклах, чем во всей этой силе, вставшей на ее пути.
– Господин Сент-Ивер скончался, – объявляет майор.
И трижды повторяет то же самое. Он увяз в объяснениях. Не хотел возлагать эту неприятную обязанность на кого-либо из своих подчиненных. И сам сейчас предпочел бы быть одним из них. Да хоть мотоциклом, в конце концов.
Клара отпустила руку Амара.
– Я хочу его видеть.
– Это совершенно невозможно.
– Я хочу его видеть.
Майор, понимая, что в принципе, с точки зрения генетики, это маловероятно, все же спрашивает старика Амара:
– Вы – отец?
На что Амар отвечает, как может отвечать только Амар:
– Она моя дочь, но я ей не отец.
– Объясните ей... – просит майор.
– Клара...
Теперь взял слово я. Я осторожно зову ее, насколько это в моих силах, как будто пытаюсь разбудить лунатика:
– Клара...
Она пронзает меня тем же взглядом, что и вояку с серебряными бровями. Она повторяет:
– Я хочу его видеть.
И я, помогший ей появиться на этот свет, сознаю, что она будет повторять это, пока не увидит Кларанса.
Малышня уже бежит к нам по залитой солнцем дороге.
– Симон, посади детей в машину и скажи остальным, чтобы не высовывались!
Симон подчиняется приказу Хадуша, как всегда – не колеблясь.
– А кроме вас, кто здесь еще может распоряжаться?
Значок парашютиста, приколотый к груди майора, обиженно блестит мне прямо в глаз.
– Я ее брат, – говорю, – я ее старший брат.
Голова майора кивает, что поняла.
– Мне нужно с вами поговорить, – коротко заявляет он.
Потом берет меня под руку и отводит в сторону.
– Слушайте, старший брат...
Он говорит очень быстро.
– Сент-Ивера убили, зверски, зарезали, прямо говоря, на него просто невозможно смотреть. Если ваша сестра туда пойдет, она не выдержит.
Полицейский заслон расступается. Навстречу – журналистская машина, обдав нас воздушной волной, устремляется к Парижу. Вечный метеор плохих новостей.
– А когда она увидит фотографии в газетах, думаете, ей будет легче? Вы готовы показать его кому угодно, только не ей?
Пауза. Мы смотрим на Клару. Хадуш и Мо стоят несколько поодаль. Амар – снова в белом «шамборе». А Клара... для нее солнце остановилось и земля перестала вертеться.
– Если вы хотите от нее избавиться, придется тащить ее силой.
И все это шепотом. Приглушенные слова. Притихший свадебный табор в траве у дороги, немые солдаты в форме, глухая тюрьма – впервые она мне кажется такой громадной, – застывший воздух, рассекаемый по вертикали струйкой дыма. Уверенная рука мастера: безупречная прямая. «Смерть – процесс прямолинейный...»
– Заключенные взбунтовались, – сказал майор. – Туда нельзя.
Но вокруг стояла такая тишина, что, если и был мятеж, ему, должно быть, вставили кляп в глотку.
– Что-то слишком тихо для мятежа, – заметил я.
И потом, подвинувшись к нему вплотную (куда уж ближе!), я спросил:
– А что произошло? Уголовники линчевали Сент-Ивера?
Поспешная ретировка майора:
– Не совсем.
– Как это, не совсем? Они его не совсем линчевали?
Майор на удивление снисходителен, несомненно, под действием этой гнетущей картины: невеста, одна, в лучах полуденного солнца. Кажется, у него тоже дочь в возрасте Клары, с такими же соломенными волосами, и она тоже выходит замуж, завтра, за следователя...
– Прошу вас, уговорите вашу сестру вернуться домой.
Через ветровое стекло своего «рено» Жюли наблюдает за моими переговорами. Жюли осталась в машине. Жюли незачем поддерживать Клару. Жюли знает ее так же хорошо, как и я. «Если Клара принимает решение, Бенжамен, она принимает его сама».
– Моя сестра хочет видеть тело убитого.
Дверца машины захлопывается за жандармским инспектором. И «захлопывается» еще слабо сказано. Какой-то молодец на своих длинных паучьих ногах приближается к нам огромными шагами. Рано или поздно, всегда находится кто-нибудь (рука Провидения), кто спасает положение...
Этот проходит мимо нас, мимо меня и майора, даже не взглянув в нашу сторону, мимо Клары, чуть не задев ее, как будто она вообще здесь не стояла, и прямиком направляется к Хадушу:
– Кого я вижу, Бен Тайеб! Ты что же это, женишься, Бен Тайеб?
Не дожидаясь ответа, паук тычет пальцем в сторону Мо и Симона.
– Твои парни никак в христианство обратились?
На что Симон блаженно улыбается, показывая широкую щель между передними зубами. Говорят, через эту щель прорывается дыхание пророка. Говорят также, что этим дыханием снесло не один оплот порядка и законности. Хадушу прекрасно знакома эта улыбка Симона.