– Нормально? – спросил Калиньяк. – Все о'кей? Карандаши не забыли?
– Нет, они на своем месте, на столе.
– А точилка?
– Какая точилка? – побледнел Готье.
– Точилка его отца! Он должен точить свои карандаши лезвием, доставшимся ему от отца по наследству, фирмы «Лагиоль», реликвия, черт тебя побери, Готье!
– Я совсем забыл...
– Дуй в табачную лавку на углу за точилкой, и пусть они ее там обработают наждаком, чтобы смахивала на антиквариат.
Посмотреть на них, так Калиньяк, Готье и Лусса развлекались не хуже моей ребятни.
– А ты как?
– Да так.
Калиньяк обхватил меня за плечи своими ручищами кулачного бойца.
– Не время киснуть, старик; ты знаешь, какой у нас первый тираж «Властелина денег»?
– Три экземпляра?
– Не валяй дурака, Малоссен, восемьсот тысяч! Сразу восемьсот тысяч экземпляров.
Вопрос. Если я спрошу, какое ваше главное качество, Ж. Л. В., что бы вы мне ответили?
Ответ. Действовать.
В. А ваш главный недостаток?
О. Я не во всем преуспел.
В. Значит, вам знакомы провалы? Глядя на вас, в это невозможно поверить!
О. Иногда я проигрывал, но я всегда извлекал из своих поражений уроки, которые, в конечном счете, ведут к победе.
В. Что бы вы посоветовали сегодня молодому человеку, который готов действовать?
О. По-настоящему хотеть того, чего хочешь, рано вставать и полагаться только на себя.
В. Откуда появляются персонажи ваших романов?
О. Из моей воли к победе.
В. Женщины в ваших романах, все до одной, красивы, молоды, умны, привлекательны...
О. Да, но они обязаны этим в первую очередь самим себе. Они становятся такими, какими хотели казаться, а потом сживаются с этим созданным в себе образом.
В. Если я правильно вас поняла, все могут стать красивыми, умными и богатыми?
О. Вопрос воли.
В. Красота – вопрос воли?
О. Красота идет изнутри. Мы можем позволить ей проявиться.
В. Вы постоянно говорите о воле. Вы презираете слабых?
О. Нет слабых; есть люди, которые не хотят по-настоящему того, чего хотят.
В. А сами вы всегда хотели быть богатым?
О. С четырех лет, как только понял, что беден.
В. Реванш у жизни?
О. Скорее, завоевание.
В. Счастье в деньгах?
О. Они – его первая и главная составляющая.
В. Ваши герои становятся богатыми, будучи еще совсем юными, и возраст – одна из тем, к которым вы возвращаетесь наиболее часто. Что вы думаете о возрасте?
До сих пор все шло как по маслу. Она заучила вопросы по порядку, и я тоже отвечал по порядку. Два декламатора, окучивающие каждый одуванчик в цветнике глупости. Она сама себя загнала в угол и уже не знала ни как сесть, ни куда смотреть; редактор, должно быть, довел ее бесконечными наставлениями, и теперь она, вероятно, панически боялась лишь одного: только бы правильно начать, только бы я верно ответил на первый вопрос: «Ж. Л. В., вы уже так много написали, вас переводят на языки всего мира, число ваших читателей достигает миллионов, как же могло так случиться, что вы еще ни разу не давали интервью и нигде не появлялись ваши снимки?» И, к ее огромному облегчению, я выдал правильный ответ, ответ № 1: «У меня было много работы. Отвечая сегодня на ваши вопросы, я позволил себе первое послабление за эти последние семнадцать лет». И так далее, вниз по списку, как перечень блюд в китайском ресторане.
И вдруг – этот вопрос насчет возраста.
А у меня в памяти – провал.
Или нет, скорее – помутнение рассудка.
Я вдруг снова представил себя у Шаботта. Шаботт, разыгрывающий передо мной и Королевой Забо великого немого над картой мира, Шаботт – законодатель наук и искусств, одиноко кружащий во мраке своей библиотеки, Шаботт поучает меня по поводу встречи в апартаментах «Крийона», но особенно, перед самым моим отправлением, Шаботт берет меня под руку, так запросто, по-приятельски, будто мы с ним тысячу лет знакомы:
– Идемте, я вам кое-что покажу.
И так как я замешкался, бросая умоляющие взгляды на начальницу, он поспешил предупредить:
– Нет, нет, ждите нас здесь, дорогая, мы скоро вернемся.
Он потащил меня за собой, проносясь как сумасшедший по коридорам под безразличные взгляды прислуги – их этим не удивишь, взлетел по лестнице, прыгая через ступеньку (я – волочусь следом, как чучело соломенное), и, выйдя на финишную прямую, просвистел с бешеной скоростью, как шар в боулинге, по начищенному паркету коридора, прежде чем впилиться в массивную дверь – врата иного мира, не меньше. Две-три секунды, чтобы перевести дух, и вот он распахивает дверь, восклицая тонким срывающимся голосом:
– Смотрите!
Мне понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте и я смог наконец увидеть то, на что он указывал. Интерьер свифтовских размеров с кроватью под балдахином – в ней, пожалуй, и Гулливер мог растянуться во весь рост. Как я ни старался, все равно не смог разглядеть ничего особенного.
– Вон, вон там!
Вытянув руку в направлении самого дальнего окна, он уже орал:
– Вон там! Там! Ну же!
И тут я увидел.
В инвалидном кресле, возвышаясь над кучей одеял, смотрела на нас голова старухи, сверлила взглядом, источавшим лютую злобу. Старая до ужаса. Я даже подумал было, что она мертвая, что Шаботт подсунул мне хичкоковскую штучку, чучело своей мамаши; но нет, в этих глазах искрилась жизнь, раскаленная докрасна: последние искры злобы, гасимой беспомощностью. Шаботт заорал мне в ухо:
– Моя мать! Мадам Назаре Квиссапаоло Шаботт!
И торжествующе, в каком-то хмельном угаре, еще более ужасном, чем взгляд этой мумии, заявил:
– Она всю жизнь не давала мне писать!
Она. Что вы думаете о возрасте?
Я. Дурь все это, мадемуазель.
Она(подскочив на стуле). Что вы сказали?
Я. Я говорю, что в любом возрасте возраст – дрянная штука: в детстве – гланды и полная зависимость, юность – онанизм и вопросы без ответов, зрелость – порог жизненных сил и предел глупости, старость – артрит и никчемные сожаления.
Она(перестав писать). Вы хотите, чтобы я это записала?
Я. Это ваше интервью, что хотите, то и пишите.
Она перелистнула несколько страниц и попыталась снова войти в колею, надеясь исправить положение.
Она. Как вы относитесь к денежному вопросу?
Но стало только хуже.
Я. Если бы мне пришлось глядеть на свое отражение в пустом котелке, я бы примкнул к тем, кто ждет команды: «Целься!»
17
Короче, я сдал.
Я сдал.
Бывает. Я вспомнил взгляд старухи, и меня как током ударило, я сдал! Воспоминания, они ведь не предупреждают о своем появлении, это предатели, которые застают вас врасплох, как часто пишут в книгах. Ее взгляд впился в меня – точь-в-точь как Верден посмотрела тогда на священника, собиравшегося крестить ее в тюрьме Сент-Ивера! Верден и эта старая мадам – два полюса времени и один взгляд, напряженный до боли в висках... полагаете, я и дальше должен был ломать эту комедию: «И в двадцать лет бывают старики, и в восемьдесят – молоды душой»? Или что там еще?
Дамочка быстренько сгребла свои вещички и кинулась к выходу. Я хотел было окликнуть ее, предложить начать все заново, но это было выше моих сил. Старухино кресло засело у меня в голове. Все мои ответы плавились под ее испепеляющим взглядом. При совершенной путанице в мыслях я вдруг отчетливо понял, что Жюли была права. Точно, нужно быть не в своем уме, чтобы позволить нацепить на себя этот шутовской наряд. Вместо того чтобы успокоить моего исповедника в юбке, я, наоборот, лишь масла в огонь подлил. Приступ лирического настроения. Она явилась для торжественной регистрации Ж. Л. В., а нарвалась на палестинского террориста с затуманенными мозгами.