У меня есть еще одна привычка: изо всех сил тянуть волосы назад и заплетать такую тугую косу, что мне кажется, что у меня на затылке синяки. Я люблю, когда у меня идеальная коса. Ровная и тугая до такой степени, что оттопыривается сзади, как крысиный хвостик. Иногда я щекочу сестер кончиком своей косы. Они так боятся щекотки, что сворачиваются на полу калачиком и еле дышат от смеха. Я останавливаюсь только тогда, когда они уже совсем не могут дышать. Я проверяю, сколько каждая из них выдержит…
Это единственный выходной день на неделе. Улицы пусты. Кажется, город усыпили. Лихорадочный ритм будних дней уступил место неторопливому течению времени. Кажется, что даже велосипеды едут медленнее, чем обычно.
Я люблю пятницу, потому что только в этот день в городе можно услышать звуки природы. Пение малиновки вместо автомобильных сигналов. Шум ветра вместо криков уличных продавцов, предлагающих мороженое летом и газировку зимой. Это один из тех редких дней, когда можно себе позволить легкую рассеянность. Переходя дорогу, например. В пятницу шанс выжить увеличивается в сотни раз. А в остальном это обычный день. Мама отправляет нас на улицу, что бы мы дома не маялись от безделья. Она разделила Кабул на кварталы: у каждого из нас своя территория. Несколько месяцев назад моим участком была Чикен-стрит. Но там много мужчин, учитывая мой возраст, мама решила отправить меня в другой квартал. Я передала эстафету своему младшему брату Билалу. Теперь моя территория — это лицей Амани. В этом квартале иностранцев больше всего по пятницам. Я продаю разноцветные шали с блестками. Иностранцы любят, когда у них целый набор платков, подходящих по цвету к разной одежде. Это единственное, чем они могут пощеголять здесь. Я покупаю платки на базаре по 100 афгани, а продаю — по 250. Иногда дороже, когда чувствую, что можно воспользоваться ситуацией. Я не люблю попрошайничать. Но когда меня начинают жалеть, когда на меня смотрят искренне и доброжелательно, меня уже не мучит совесть, и я смело говорю цену. Это святое правило: я никогда не пользуюсь своим положением маленькой нищенки. Билал продает календари. Он ласково окликает прохожих на улице. Билал из таких людей, у которых все на лице написано. Он не умеет лгать, он добряк. У него ни во взгляде, ни в жестах нет грубости, которой отличаются уличные дети. Билал никогда не жалуется. Он действует. Уже в восемь лет ему стало понятно, что он основное звено нашей семейной цепи. Два доллара, которые он зарабатывает, — это наш ужин. Он каждый день идет работать на улицу с особым задором. Мне нравится это слово «задор». В нем есть какая-то ритмичность. Именно поэтому задор никому не даст сидеть на месте. Но задор моего братца для меня — как удар в живот. В восемь лет у него могли бы быть другие радости, другие цели, он мог бы думать не только о том, что нужно кормить семью. Каждый день я отвожу его к Бамиан-Гэллери, где продают деревянную мебель, которая пахнет еще свежей патиной. Этот запах смешивается с запахом бензина, на котором работают маленькие генераторы возле каждого магазина. Когда заходит покупатель, продавец включает генератор, который с шумом производит несколько ватт электроэнергии. Мне нравится владелец Бамиан-Гэллери. Он говорит по-английски и знает несколько слов по-французски. Мы говорим друг другу: «Бонжур!» с удовольствием и чувством собственного превосходства оттого, что нас никто вокруг не понимает. Возле Бамиан-Гэллери Билал встречается с Ахмедом, ему тоже восемь лет. Мне нравится Ахмед. У него огромные сияющие глаза во все лицо — голубые или зеленые — это зависит от света. Густые черные ресницы делают его взгляд еще более выразительным. Они такие длинные, что отбрасывают тени на щеки. Ахмед продает «Kabul Weekly», одну из трех независимых газет на английском, дари и пушту. Он работает, чтобы помочь отцу оплатить лечение матери, которой необходим диализ. Конечно, в Афганистане диализ не делают. Для этого нужно ехать в Пакистан. Живущие в Кабуле французы называют Билала и Ахмеда «парижскими мальчишками», потому что они со своими реваншистскими лицами, неожиданными насмешками и колкими остротами похожи на двух Гаврошей. Когда Билал с Ахмедом, я за него спокойна. Я знаю, что мои друзья Энайатуллах и Мухаммед краем глаза присматривают за ними.