Мыш уставился на Никодимуса, и издал рычание настолько низкое, что некоторые снежинки подпрыгивали на земле вокруг него. Мой пес обнажил свои зубы, показывая длинные белые клыки, и его шерсть поднялась дыбом.
Адские колокола. Я никогда не видел, чтобы Мыш реагировал так, кроме случаев серьезного боя.
И было похоже, что Никодимусу тоже очень не понравился Мыш.
— Ответь на мой вопрос, Дрезден, — проворчал Никодимус. — Что это?
— Предосторожность против застревания в глубоком снегу, — сказал я. — Он обучен работать сенбернаром.
— Что, простите? — сказал Никодимус.
Я сделал вид, что закрываю одно из ушей Мыша рукой, и пояснил театральным шепотом
— Только не говори ему, что на самом деле они вовсе не носят бочонки с выпивкой на загривке. Разобьешь его маленькое сердце.
Никодимус не двигался, но его тень переместилась и легла небольшим бесформенным пятном между ним и Мышом. Его лицо снова стало хорошо видно, он улыбнулся.
— Было время, когда на мое лицо было неприятно смотреть. Я могу задать тебе вопрос?
— Пожалуйста.
— Ты всегда отступаешь в беззаботность, когда напуган, Дрезден?
— Я не стал бы называть это отступлением. На мой взгляд, это продвижение к хорошему настроению. А я могу задать тебе вопрос?
Он широко улыбнулся.
— О, пожалуйста.
— Каким образом у некоторых из вас, кажется, есть личные имена, а других называют только по Падшему в монете?
— Это не сложно, — сказал Никодимус. — Часть нашего ордена — активные, усердные умы, с силой достаточной, чтобы сохранить себя. Другие, — он пожал плечом, изящное, высокомерное маленькое движение — несущественны. Одноразовые сосуды, и ничего больше.
— Как Расмуссен,[71] — пробормотал я.
Мгновение Никодимус выглядел озадаченным. Потом его глаза внезапно сузились, пристально сосредоточившись на мне. Его тень снова пошевелилась, и что-то зашумело, волнующе похожее на змеиный шепот.
— А, да, сосуд Урсиэля. Точно. — Он смотрел мимо меня на дом. — Это твои друзья шумят за твоей спиной?
Конечно, черт возьми, они, хотя я понятия не имел, почему. Я старался сохранить на лице выражение игрока в покер.
— Почему именно они?
— Попытайся вообразить события в Аквариуме с их точки зрения. Они входят в здание с тобой, вместе с кем-то, кого они обычно не брали — но ты настоял, чтобы вашу группу сопровождал полицейский детектив. В результате ты уходишь на частную конференцию между тобой, мной, и сторожевым псом Архива. Потом встает преграда, и они могут только слышать ужасную ярость конфликта. Как только появляется возможность, они мчатся туда, и видят, что мои люди вытягивают тебя из воды — тем нужно было забрать монету из твоего кармана, но твои друзья этого знать не могут. В результате Архив уведена, ее телохранитель ранен или мертв, а тебе вполне очевидно помогают мои люди. А они так и не видели, что случилось, — продолжал Никодимус. — Подозрительному уму ты мог бы показаться нашим сообщником.
Я сглотнул.
— Не думаю, чтобы они это так поняли.
— Да? — сказал Никодимус. — Даже при том, что ты собираешься отдать мне монеты, которые вы захватили в Аквариуме? Одиннадцать монет, Дрезден. Если я верну их, все, что ты и твои люди сделали в течение прошлых нескольких дней, будет впустую. Я стану очень силен и самостоятельно овладею силой Архива. Скорее они могут предположить, что ты выбрал идеальную позицию, чтобы предать их в критический момент. Который сейчас наступает.
Я … не думал об этом так.
— Что, если он наконец поддался влиянию тени? — думают они. — Что, если он не контролирует свои собственные решения? — думают они. — Предательство — более опасное оружие, чем любое волшебство, Дрезден. Я две тысячи лет практиковался в этом, и твои друзья, Рыцари, это знают.
Внезапно поведение Майкла начало проясняться, и жаркое в моем животе захотело вернуться. Я пытался удержать мое лицо игрока в покер, но оно не хотело удерживаться.
— Ах, — сказал Никодимус, его глаза расширились. — После всех лет необоснованных подозрений и враждебности со стороны вашего собственного Совета, наверное, это больно. — Он усмехнулся, глядя на Мыша, а потом обратился ко мне. — Твое маленькое сердце, должно быть, разбивается.
Мыш нажал плечом на мою ногу и жестоко рычал на Никодимуса, порываясь кинуться вперед.
Никодимус проигнорировал его, полностью концентрируясь на мне.
— Это — заманчивое предложение, — сказал он. — Обменять монеты на Архив? Подарить мне возможность при благоприятном стечении обстоятельств уйти в укрытие со всеми сокровищами? В самом деле, я с трудом могу это проигнорировать. Хорошо придумано.
— И что? — сказал я. — Где ты хочешь сделать это?
Он покачал головой.
— Я не буду этого делать, — сказал он спокойно. — Это — эндшпиль, Дрезден, даже если ты и твои друзья не хотите это принять. Раз у меня есть Архив, остальное — просто ерунда. Потеря монет — это, конечно, плохо, но… не нуждаюсь я в них. Шипастый Намшиэль не сможет приносить мне никакой реальной пользы в его текущем состоянии, а я не для того работал в течение двух тысяч лет, чтобы в последнюю секунду ввязаться в азартную игру. Сделки не будет.
Я сглотнул.
— Тогда почему ты здесь?
— Чтобы дать тебе шанс пересмотреть свою позицию, — сказал Никодимус. — Я думаю, ты и я не настолько отличаемся. Мы оба — существа воли. Мы оба проживаем наши жизни для идеалов, а не материальных вещей. Мы оба можем пожертвовать многим, чтобы достигнуть наших целей.
— Возможно, мы просто нашли достойного противника.
Он протянул ко мне руки.
— Я могу быть союзником, намного более эффективным и опасным, чем любой из тех, кого ты имеешь теперь. Я хочу пойти на компромисс с тобой, и сделать некоторые из твоих целей моими собственными. Я могу предоставить тебе поддержку гораздо большую, чем твой собственный Совет когда-либо делал для тебя. Материальная выгода такого товарищества — третьестепенный вопрос, в конечном счете, но разве тебе не лучше жить в каком-то другом месте, чем заплесневелый подвал? Разве ты не устал приходить домой к холодному душу, дешевой пище, и пустой кровати?
Нужно сделать много работы, и не вся она будет неприемлема для тебя. Фактически, я могу предположить, что часть ее вполне удовлетворяла бы твоим личным понятиям того, что правильно и что нет.
К черту невозмутимость. Я усмехнулся ему в лицо.
— И какая же это?
— Ну, например, — Красная Коллегия, — сказал Никодимус. — Их много, они хорошо организованы, опасны для моих планов, чума для человечества, и эстетически противны. Они — паразиты, они неудобны в ближайшей перспективе, опасны на втором плане, и фатальны для любого плана дальнего действия. В любом случае, они должны быть уничтожены в какой-то момент. У меня нет никаких возражений насчет предоставления моей помощи тебе, и через тебя Белому Совету в их усилиях это сделать.
— Использовать Совет, как орудие в чужих руках, чтобы истребить Красную Коллегию? — спросил я.
— Как будто они не использовали тебя, как инструмент, во многих случаях.
— Совету не нужна моя помощь, чтобы быть связкой инструментов, — пробормотал я.
— И все же если что-то взывает к твоему понятию правосудия, то это идея разрушения Красной Коллегии. Особенно учитывая то, что они сделали со Сьюзен Родригес.[72] — Он наклонил голову набок. — Может быть, возможно помочь ей, знаешь ли. Если кто-либо может знать о средстве освободить ее от ее проклятия, так это — Падший.
— А почему ты не предлагаешь мне плавающие замки и мир во всем мире, Ник?
Он протянул ко мне руки.
— Я только предлагаю возможности. Вот, конкретно: у нас с тобой много общих противников. Я хочу помочь тебе бороться с ними.
— Позволь мне говорить прямо, — сказал я. — Ты говоришь мне, что хочешь, чтобы я работал с тобой, а я хочу остаться одним из хороших парней.
— Добро и зло относительны. Теперь ты знаешь это. Но я никогда и не просил бы, чтобы ты работал против своей совести. Я не собираюсь просто эксплуатировать твои таланты. Подумай, какому количеству людей ты мог бы помочь с той властью, которую я тебе предлагаю.
— Да. Ты прямо филантроп.