— Что это ты так уверен во мне? — спросил я его.
— Пожалуйста. Не знаю больше никого, столь же беспокойного и не испорченного ничем, кроме своего собственного ослиного упрямства. — Никодимус покачал головой, не отводя от меня взгляда. — И еще. Мое время здесь не было потрачено впустую. Рыцари унесли монету Намшиэля, так что Тесса потеряла своего учителя колдовства. Я слышал, как какое-то время назад оборвался рев Магога, как раз перед тем, как ты вышел из того же самого здания, таким образом самый сильный хулиган Тессы тоже оказался вне игры на какое-то время, а? — Никодимус радостно улыбнулся мне. — Возможно, его ошейник находится в одном из твоих карманов. И у меня есть Фиделаккиус. Даже одно из этих Трех — прибыль, достаточная для одной операции, пусть я действительно потерял шанс получить контроль над Архивом.
— Почему ты думаешь, — спросил я, — что у тебя есть Фиделаккиус?
— Я сказал тебе, — сказал Никодимус. — Это — эндшпиль. Больше никаких игр. — Манера и интонация его голоса изменились, и хотя он все еще говорил в мою сторону, было ясно, что он говорит уже не со мной. — Тень, будь так любезна, отключи Дрездена. Мы поговорим с ним позже, в более тихом месте.
Он говорил с тенью Ласкиэли.
Черт, монополия на высокомерие была вовсе не у волшебников.
И не у Рыцарей Креста.
Я застыл на месте с полуоткрытым ртом. Потом упал на бок, вытянувшись с прямой спиной напротив руля лодки. И я совсем не двигался, никаких, даже маленьких подергиваний.
Никодимус вздохнул и покачал своей головой.
— Дрезден, я в самом деле сожалею, что пришлось так сделать, но время дорого. Нужно действовать, и твои таланты могут оказаться полезными. Ты увидишь. Как только мы убрали некоторых из этих полных благих намерений идиотов с нашего пути… — он дотянулся до Фиделаккиуса.
И я ударил его кулаком в шею.
Потом я ухватил петлю и затянул ее. Я вцепился в нее, затягивая ее все туже. Петля, остаток от веревки Иуды, сделала Никодимуса более или менее неуязвимым ото всего, что могло бы ему повредить — ото всего, но не от себя. Никодимус носил эту штуку в течение многих столетий. Видимо, я был единственным, кто понял, как причинить ему боль. Я был единственным, кто действительно напугал его.
Мгновение он испуганно смотрел мне в глаза.
— Тень Ласкиэли, — сказал я ему, — здесь больше не живет. У Падших нет никакой власти надо мной. И у тебя тоже.
Я дернул петлю, затягивая ее сильнее.
Никодимус закричал бы, если бы мог. Он бесполезно бился, пытаясь дотянуться до своего меча. Я пинком выкинул меч за пределы досягаемости. Он пытался вцепиться мне в глаза, но я отклонил голову и держал ее на расстоянии, а его движения были скорее испуганы, чем практичны. Его тень поднялась на волне темноты и ярости, — но когда она опускалась вниз, чтобы схватить меня, белый свет засиял из прорезей в деревянных ножнах святого меча на моей спине, и тень, издав шипящий, жесткий крик, отдернулась далеко от света.
Я не Рыцарь, но меч сделал для меня то, что он всегда делал для них — он выровнял поле, снимая все сверхъестественные атрибуты и оставляя только борьбу ума против ума, и воли против воли, одного человека против другого. Никодимус и я боролись за меч и наши жизни.
Он дико пинал меня в раненую ногу, и даже через блоки, которые Лэш научила меня ставить, я почувствовал боль. У меня был отличный упор в его шею, так что в ответ я двинул своим лбом по носу Никодимуса. Он сломался с по-настоящему радующим хрустом. Он наносил удары в мои короткие ребра, и он знал, как повредить их.
К несчастью для него я знал, как терпеть боль. Я знал, как терпеть боль с лучшими из них. Я мог выдержать чертовски больше боли, чем этот неудачник мог нанести за то время, которое он имел в запасе, чтобы подавить меня, и я знал это. Я знал это. Я усилил свою хватку, древняя веревка и я держались.
Я получил множество ударов по телу, пока его лицо покраснело. Он нанес мне ужасный пинок в колено, когда его лицо стало фиолетовым. Я закричал от боли, когда фиолетовый стал переходить в черный — и он отключился, его тело ослабло, а затем стало полностью мягким.
Множество людей расслабляется, когда это случается, когда их противник теряет сознание. Но это могла быть уловка.
Но даже если и нет, я не собирался его отпускать.
Я не Рыцарь.
Фактически, я нажал еще сильнее.
Я не уверен, сколько времени я держал его. Возможно, секунд тридцать. Возможно, полторы минуты. Но тут я увидел вспышку яростного зеленого света и, посмотрев вверх, увидел, что Дейдра бежит вниз по склону ко мне, опираясь на волосы, две руки и одну ногу, на второй ее ноге была повязка. С ней было двадцать или тридцать безъязыких солдат, и ее глаза пылали зеленой яростью, как пара прожекторов. Она смотрела на меня, шипела как разъяренная бездомная кошка, и кричала, «Отец!»
Дерьмо.
Я схватил Никодимуса за рубашку и перекинул его через борт, в черные воды озера. Он упал с тихим всплеском, его темная одежда сделала его почти невидимым сразу же после того, как он погрузился в воду.
Я отчаянно рассматривал пол лодки. Вот он, ключ. Я выкопал его и запихнул в гнездо.
— Не стреляйте! — кричала Дейдра. — Вы можете попасть в отца! — Она подпрыгнула в воздух, все свои извивающиеся волосы сложила в единственный, похожий на акулий, хвост и нырнула, войдя в воду с небольшим всплеском.
Я повернул ключ. Двигатель старой лодки закашлял и захрипел.
— Давай, — выдохнул я. — Давай.
Если я не заставлю эту лодку двигаться прежде, чем Дейдра найдет своего папу, игра будет закончена. Она прикажет, чтобы ее солдаты открыли огонь. Я должен буду поднять щит, чтобы остановить пули, и как только я это сделаю, ненадежный двигатель, можно быть уверенным, никогда не запустится. Я застряну, и дальше уже будет вопрос времени, когда сочетание усталости, усиливающейся боли, числа нападающих и гневной дочери подомнет меня.
Дейдра вынырнула, бросила взгляд вокруг, чтобы сориентироваться, и снова ушла в темноту.
Лодка завелась и задергалась, как пьяная.
— Бу-я! — рявкнул я.
И тут же вспомнил, что не отвязал лодку.
Я неловко дотянулся до носа и развязал веревку, все время помня об оружии, направленном на меня. Лодка освободилась. Я оттолкнулся шестом, и она начала вяло поворачиваться. Я прохромал назад к рулю, провернул его, и дал немного газа. Лодка вздрогнула, заревела и начала собирать скорость.
Дейдра возникла в двадцати футах передо мной, неся своего отца. Даже не успев оглядеться, она закричала,
— Убейте его, стреляйте в него, стреляйте в него!
Я с удовольствием направил лодку прямо на нее. Что-то тяжело ударилось о корпус. Я надеялся сработать, как газонокосилка, но, судя по звукам, как от пропеллеров, это не получилось.
Тем временем от берега по мне начали стрелять, и они не были ослеплены ярким светом, не торопились и не пугались. Осколки полетели от лодки. Я прокричал слова проклятия и присел вниз. Пули били в мой плащ. Несколько секунд дистанция была достаточно маленькая, по крайней мере, для военного оружия, которое они использовали, в то время как плащ предназначался все-таки для обычного, он остановил выстрелы, но было это совсем не забавно. За следующие несколько секунд в мою спину попало с полдюжины выстрелов.
И холодная вода хлынула мне на ноги.
И полминуты спустя уже дошла до лодыжек.
Двойное дерьмо.
Двигатель начал издавать странные шумы. Моя спина запротестовала, когда я повернулся, чтобы посмотреть. Было чертовски темно вокруг на озере, поскольку я все дальше и дальше отходил от берега, но исчезающие очертания острова затемнялись большим количеством черного дыма, выходящего из двигателя лодки.
Блокировка боли закончилась. Я был сильно измотан. Вода на дне лодки уже доходила до основания моих икр, и …
И три прожектора направились на меня со стороны острова.
Они выслали лодки в погоню.
— Это просто несправедливо, — пробормотал я себе. Я перевел двигатель на всю мощность, но по тому, как он грохотал, было понятно, что это не более, чем формальность. Это не могло продлиться долго, и скорость снижалась.