«Женюсь. Точно женюсь. Это ничего, что она мелкая, в очках, а также вредная стерва с манией величия», — подумал он, вытер руки и потрусил на кухню, поближе к аппетитным запахам.
Барщевский, одетый в простую клетчатую рубашку, подчеркивающую рельефную мускулатуру, стоял возле бара и наливал коньяк из пузатой бутылки. Наташа, подобравшая светлые волосы наверх, с ногами забралась на удобный кожаный диван, чудо дизайнерской мысли. Лицо у нее было мрачное, она никак не могла расслабиться. Барщевский протянул ей бокал.
— Отличное пойло. Просто супер. Пей, тебе понравится, — сказал он, садясь рядом с Наташей на диван.
Наташа сделала глоток. «Пойло» действительно было потрясающим: вкус мягкий, обволакивающий, с древесными нотками, большой пузатый бокал приятно холодил ладонь.
— Класс… Спасибо! — сказала она.
— На здоровье, — отозвался Барщевский, обнимая ее за плечи. Наташа слегка отстранилась и снова украдкой посмотрела на часы, висящие над аркой, ведущей на кухню. Александр заметил ее взгляд.
«Ну елки-палки… — подумал он про себя, потягивая коньяк, — если она спешит, почему не сказала сразу? А если у нее кто-то есть еще, то тем более почему не сказала?» Ему пришло в голову, что Наташины мягкость и робость вполне могут привести к тому, что она утаит от него какую-то важную — для них двоих — информацию. Просто потому, что побоится говорить об этом вслух. И еще потому, что умалчивание и обман могут казаться ей, живущей в нездоровой обстановке с терроризирующей родных матерью, более безопасной стратегией. Александр знал, что лгать и молчать — значило умножать проблемы.
— Ты спешишь? — мягко спросил Барщевский Наташу. Он настроился на долгую прелюдию и безмятежный вечер и теперь чувствовал себя обманутым.
— Я не спешу, я нервничаю, — быстро сказала Наташа. Ее действительно буквально трясло. — Я соврала матери, что иду к Стручкову на консультацию, и теперь очень боюсь, что она позвонит ему и проверит.
Наташа почувствовала, что у нее начинает болеть желудок. Когда девушка нервничала, у нее всегда болел желудок. Чтобы заглушить боль, Наташа допила свой бокал с коньяком и отправила в рот шоколадную конфету с лесным орешком на маковке.
— А зачем в этом случае врать-то было? — искренне удивился Барщевский и растянулся на диване, положив ноги на журнальный столик. — Сказала бы, что у тебя свидание, и все. Тебе же не пятнадцать лет.
— Мне двадцать четыре, — оборвала его Наташа. — Но моей маме об этом говорить нельзя. Она считает, что мужчина мною попользуется и бросит, поэтому секс не может быть сам по себе. Только в обмен на что-то полезное.
— Женщина как товар? Ну-ну, — ухмыльнулся Барщевский. — Скажи своей маме, что я пользуюсь тобой, а ты, в свою очередь, мной. То есть у нас бартер.
Он захохотал. Наташа вжала голову в плечи и поежилась.
— Это говорить бесполезно, только хуже будет, — наконец прошептала она.
— Это почему же? Говорить всегда полезно. Скажи сто пятьдесят раз, и на сто пятьдесят первый тебя услышат. А что, бегать огородами как заяц и сидеть и дрожать — лучше?
Барщевский засмеялся, протянул руку и положил ее Наташе на колено. У него были короткие жесткие волосы, темные густые брови, и он не признавал сложных решений легких вопросов.
— Ну так как, пойдем? — он недвусмысленно качнул головой в сторону спальни. — Ты сейчас забудешь о всех своих переживаниях. Тем более что они не стоят и выеденного яйца.
Заверещавший звонок чуть не вызвал у Наташи инфаркт. Путаясь в ручках сумки, она вытащила телефон, взглянула на высветившийся номер и схватилась за сердце. Звонили из дома.
Стас с аппетитом поглощал глазунью со вчерашним хлебом, довольно черствым, но все еще вкусным, запивая все это чаем. Глаза его были полны неизбывного счастья.
«Дайте воды напиться, а то так есть хочется, что переночевать негде», — вспомнила Аля старый анекдот.
— Стас, — обратилась она к Тигринскому. — Вы уж извините, свободной кровати у меня нету…
— Ничего-ничего! — бурно запротестовал тот. — Я могу и на коврике в углу, и вместе с вами, Алиса Андреевна. И посуду я помою, и мусор вынесу, вы отдыхайте.
«Вот так вот, — подумала Аля, сгружая посуду в мойку. — И даже посуду помоет». Она с тоской посмотрела на горящего энтузиазмом Стаса. Тот вскочил как ужаленный, чуть не наступил на взвизгнувшего Казбича и кинулся к мойке мыть посуду. Глядя на него, Але захотелось, чтобы на месте Стаса сейчас оказался тот человек, которого она любила, но она понимала, что это невозможно. Девушка отвернулась, чтобы Тигринский не видел ее лица.
— Да.
Наташа сжала трубку так, что побелели пальцы.
— Обмануть меня решила? — вместо приветствия процедила сквозь зубы Татьяна Тимофеевна. — Мать обвести вокруг пальца пытаешься? Ну-ну, ты у меня придешь домой.
Девушку начала бить крупная дрожь. Желудок схватило железным кольцом.
— Я была у профессора… Я просто зашла к подруге, — начала она неловко оправдываться.
Барщевский смотрел на Наташу снизу вверх, лежа на диване. Он даже не поменял позы.
— Не ври мне! — закричала мать истерически. — Я звонила Игорю Григорьевичу, он тебя вовсе в гости не ждал! Мразь! Срочно иди домой, я с тобой погово…
Последние слова она произнесла шипящим шепотом. Наташа стояла, втянув светлую голову в худые подрагивающие плечи.
Барщевский встал, подошел к девушке, взял у нее из рук телефон и нажал на отбой.