Прошел целый долгий час, прежде чем Энди позвал его. Энди был на восемь лет старше, они познакомились еще на втором курсе — тогда у Джуда случился такой сильный приступ, что они втроем наконец решились отвезти его в университетскую больницу, где как раз дежурил Энди. С тех пор он стал единственным врачом, к которому соглашался обратиться Джуд, и хотя Энди был хирург-ортопед, он лечил Джуду все, от болей в спине и в ноге до простуды и гриппа. Они все любили Энди и доверяли ему.
— Можешь забрать его домой, — сказал Энди. Он был сердит. Он с резким щелчком содрал с рук окровавленные перчатки, рывком встал со своей табуретки на колесиках. По полу тянулась красная полоса, длинная и размазанная, как будто кто-то что-то разлил, принялся отмывать, но бросил в сердцах. Красные кляксы виднелись на стенах, затвердевали на свитере Энди. Джуд сидел на смотровом столе сгорбившись, вид у него был несчастный. В руке он держал стеклянную бутылку с апельсиновым соком. Волосы его слиплись клоками, рубашка казалась твердой броней, как будто сделана была не из ткани, а из металла.
— Джуд, подожди в приемной, — велел Энди, и Джуд покорно вышел.
Когда они остались одни, Энди закрыл дверь и посмотрел на Виллема.
— Как по-твоему, он в последнее время думал о суициде?
— Что? Нет. — Он на мгновение окаменел. — А что, это он пытался?..
Энди вздохнул.
— Он говорит, что нет. Но… Не знаю. Нет, не знаю, не могу понять. — Он прошел к раковине и стал яростно тереть руки. — С другой стороны, если бы вы обратились в пункт неотложной помощи — а именно туда вам и надо было отправиться к чертям собачьим, — то они бы его почти наверняка госпитализировали. Поэтому он туда и не пошел. — Теперь он громко говорил сам с собой. Он выдавил на руки лужицу мыла и снова принялся их мыть. — Ты знаешь, что он себя режет?
Несколько мгновений он не мог ответить.
— Нет, — сказал он наконец.
Энди повернулся и уставился на Виллема, медленно вытирая насухо каждый палец.
— Он не угнетен? Регулярно ест, спит? Может быть, беспокоится, не находит себе места?
— Он казался нормальным, — сказал Виллем, хотя, по правде говоря, не знал. Ел ли Джуд регулярно? Спал ли? Должен ли был он заметить, если нет? Обращать больше внимания? — В смысле, он был такой как всегда.
— Что ж, — сказал Энди. Из него словно вышел воздух. Несколько мгновений они постояли молча, лицом к лицу, но не глядя друг на друга.
— На этот раз поверю ему на слово, — сказал он. — Я виделся с ним неделю назад, и, согласен, он был такой как обычно. Но если он вдруг начнет как-то странно себя вести… Если ты хоть что-то заметишь, Виллем, звони мне немедленно.
— Обещаю, — сказал Виллем.
Он видел Энди несколько раз за эти годы и всегда чувствовал его недовольство, направленное, казалось, на многих людей сразу: на самого себя, на Джуда и в особенности на друзей Джуда, — Энди всегда давал им понять, не говоря этого прямо, что все они недостаточно заботятся о Джуде. И ему нравилось это негодование, хотя он и опасался осуждения Энди и чувствовал, что тот не вполне справедлив.
И тут, как часто бывало, когда Энди переставал их укорять, его голос смягчился и зазвучал почти нежно:
— Я знаю, ты все сделаешь как надо. Уже поздно, езжайте домой. Дай ему что-нибудь поесть, когда он проснется. С Новым годом.
Домой они ехали молча. Таксист окинул Джуда долгим внимательным взглядом и сказал:
— Поеду, если накинете двадцать долларов сверху.
— Ладно, — ответил Виллем.
Небо уже светлело, но он знал, что заснуть не получится. Джуд отвернулся и глядел в окно, а когда они вернулись домой, он, споткнувшись у порога, медленно побрел в ванную, и Виллем понял, что он хочет там прибрать.
— Не надо, — сказал он. — Иди ложись.
И Джуд, в кои-то веки послушавшись его, развернулся, поплелся в спальню и практически мгновенно уснул.
Виллем, усевшись на кровать напротив, наблюдал за ним. Он вдруг ощутил каждый свой сустав, каждую мышцу и косточку, и ему показалось, будто он разом, разом состарился, и поэтому он несколько минут просто сидел, уставившись на Джуда.