Если его хорошенько прижмут, и даже растянут и разобьют, он всегда сможет утверждать, что это означало: «Наконец! Это блестящая возможность доблестно погибнуть во славу Ома, единственного истинного Бога, который Растопчет Неправедных Железными Копытами!». Погоды это не сделает: свидетельские показания ничего не меняют для попавших на нижние уровни, где обвинение приобретает силу доказательства, но это может, наконец, оставить у одного-двух инквизиторов ощущение, что они могли и не быть правы.
– Да, Церковь была куда менее военизирована в прошлом веке, – ответил Драна, оглядывая пустыню. – Многое связано с мирскими проблемами империи. Формулировка. Без малейшей бреши, куда мог бы быть вставлен разъединитель костей.
– Был крестовый поход на Ходгсонитов, – сухо перечислил Фрайят, – и Покорение Мельхиоритов. И Выявление лжепророка Зебы. И Исправление Ашелян. И Очищение…
– Но все это только политика, – сказал Драна.
– Гм… Да, конечно, ты прав.
– И разумеется ни один не может сомневаться в целесообразности войны во имя распространения Культа и Славы Великого Бога.
– Нет. Никто не может сомневаться в этом, – сказал Фрайят, не раз обходивший поля боя на следующий день после славной победы, когда представляется широкая возможность увидеть, что эта победа означает.
Омнианцам было запрещено использовать все виды наркотиков. В подобные времена, когда не осмеливаешься сомкнуть глаз от страха перед своими снами, придерживаться такого запрета весьма сложно.
– Разве не Великой Бог провозгласил через Пророка Аввея, что нет более почетной и великой жертвы, чем пожертвовать жизнью во имя Бога?
– Да, это его слова, – сказал Фрайят. Он не смел напомнить, что Аввей был епископом в Цитадели пятьдесят лет, прежде чем Великий Бог Избрал его. К нему никогда не заявлялись с мечами вопящие недруги. Он никогда не смотрел в глаза тех, кто желал бы увидеть его мертвым. Нет, конечно он смотрел в них все время, ведь в Церкви существует своя собственная политика, но по крайней мере, они не держали в это время оного орудия за нужный конец.
– Погибнуть во славе во имя своей веры – великое дело, – Драна произнес это, словно считывая с пространственной доски объявлений.
– Так нас учат пророки, – жалобно сказал Фрайят. Он знал, что пути Великого Бога неисповедимы. Несомненно, Он избирает своих пророков, но выглядит это так, словно Он сам нуждается в помощи. Возможно, он слишком занят, чтобы выбрать кого-то для Себя. Уж слишком много было встреч, кивков и обмена любезностями даже во время службы в Главном Святилище. Конечно, юного Ворбиса окружало что-то вроде ореола – как легко перескочить с одной мысли на другую. Этот человек был отмечен судьбой.
Крошечная часть Фрайята, та, что большую часть жизни провела в палатках, была много раз ранена и побывала в самом пекле схваток, где с одинаковой легкостью можно оказаться убитым как врагом, так и союзником, прибавила: «Или по крайней мере чем-то». Это была та его часть, что должна будет провести все вечности во всех преисподнях, но в этом у нее уже было много практического опыта.
– Вы знаете, что я много путешествовал в молодости? – сказал он.
– Я слышал ваши рассказы, самые интересные из них относились к вашим путешествиям по языческим краям, – тактично сказал Драна. – Часто упоминались колокольца.
– Я рассказывал вам когда-нибудь о Коричневых Островах?
– Где-то у самого края мира, – сказал Драна. – Помню. Где хлеб растет на деревьях и юные женщины находят маленькие белые шарики в раковинах. Они ныряют за ними без единой нитки на теле…
– Я помню еще кое-что, – сказал Фрайят. Это было одинокое воспоминание из нездешних мест, где нет ничего, лишь кустарник под пурпурным небом. – Море там неспокойное. Волны там поднимаются куда большие, чем на Кольцевом Море, понимаете, и люди уплывают за них на рыбалку. На странных деревянных досках. И когда они хотят вернуться на берег, они ждут волны, а потом… они встают во весь рост на волне, и она везет их весь путь до самой отмели.
– Мне больше нравится история о молодых ныряющих женщинах, – сказал Драна.
– Иногда бывают очень большие волны, – сказал Фрайят, игнорируя эту реплику. – Ничто не могло бы их остановить. Но если удастся оседлать волну, то не утонешь. Вот, что я понял.
Драна заметил блеск его глаз.
– Ах, – сказал он кивая, – какая благодать, что Великий Бог поставил на пути нашем такие поучительные примеры.
– Вся штука в том, чтобы научиться определять силу волны, – сказал Фрайят, – и оседлать ее.
– А что случается с теми, кто не может?
– Они тонут. Часто. Некоторые волны слишком велики.
– Я понял, такова природа волн.
Орел по-прежнему кружил. Если он и понял что-нибудь, то ничем этого не выдавал.
– Полезно иметь это ввиду, – сказал Драна с внезапным весельем. – Если когда-нибудь очутишься в землях язычников.
– Конечно.
С молельных башенок вверх и вниз вдоль контуров Цитадели дьяконы бубнили дневные обязанности. Брута должен был быть на уроке. Но преподователи-священники не были к нему слишком строги. В конце концов, благодаря усилиям своей бабушки он знал наизусть каждую Книгу Семикнижия и все молитвы и псалмы. Скорее всего, они предполагали, что где-то ему было найдено применение. Делать нечто полезное, чего никто другой делать не хотел. Для вида Брута мотыжил фасольные грядки. Великий Бог Ом, в настоящее время маленький Бог Ом, грыз салатный лист.
– Всю свою жизнь, – думал Брута, – я думал, что Великий Бог Ом, – не слишком уверенно, он сделал знак святых рогов, – это э… огромная великолепная борода в небесах, или иногда, когда он снисходит в мир, он подобен огромному быку или льву, или… Словом, чему-то большому. На что можно смотреть снизу вверх. Так или иначе, это не черепаха. Я очень стараюсь, но это не черепаха. И слушать, как он говорит об авторах Семикнижия как о… Так, словно это были всего-навсего сумасшедшие стариканы… это похоже на сон.