– Не беспокойся, – пискнул Ом.
Сандалий поддел его под хвост и послал на несколько ярдов вперед. Вниз никто не смотрел. По общему поверью, произносимые молитвы приобретают дополнительный вес от неотрывного глазения на золотые рога на крыше Святилища. Если же присутствие черепахи в какой-то мере и замечалось, как удар по лодыжке, от него тут же отделывались автоматическим движением другой ноги.
– …моя жена больна…
– Сделано!
Пинок.
– …очистить наш колодец от…
– Будет!
Пинок.
– …каждый год саранча…
– Обещаю, только…
Пинок.
– …пропал в море пять лет назад…
– …прекратите меня пинать!
Черепаха приземлилась на все четыре лапы на крошечном свободном участке. Видимое… Распознавание контуров охотника и добычи занимает большую часть жизни животных. Случайному взгляду лес представляется всего-навсего лесом. С точки зрения голубки это архиважный размытый зеленый фон сокола, которого вы не заметили на ветке. Для охотящегося канюка, едва заметным пятном вырисовывающегося в высях, панорама мира – лишь туман вокруг бегающей добычи. Со своего насеста на самых Рогах в небеса поднялся орел. К счастью, все то же знание форм, делавшее черепаху столь заметной на площади, заполненной бегающими людьми, скосило единственный глаз черепахи вверх в жутком ожидании. Орлы – существа упорные. Если уж в их уме появится идея обеда, то она там и останется, пока не будет воплощена.
Перед апартаментами Ворбиса стояло двое Божественных Легионеров. Они поглядывали на Бруту, боязливо стучавшегося в двери, словно ища повода на него наброситься. Маленький серый священник открыл дверь и препроводил Бруту в крошечную полупустую комнатку. Многозначительно указал на стул. Брута сел. Священник пропал за занавеской. Брута бросил единственный взгляд на обстановку и его объяла тьма. Прежде, чем он успел что-нибудь предпринять – движения Бруты и в лучших условиях были не слишком хорошо скоординированы – голос у самого его уха произнес:
– Без паники, брат. Я приказываю тебе не паниковать.
На лице у Бруты находилась какая-то тряпица.
– Просто кивни, парень.
Брута кивнул. Они надевают на голову мешок. Это знает каждый послушник. В спальнях рассказывали. Они закрывают материей лицо, чтобы инквизиторы не знали, кого они обрабатывают…
– Отлично. Сейчас мы пойдем в другую комнату. Осторожно ступай.
Руки направляли его вдоль по полу. Сквозь туман непонимания он почувствовал прикосновение занавески, потом кое-как соскочил по нескольким ступенькам на песчаный пол. Руки повернули его несколько раз, твердо, но без явного недоброжелательства, а потом повели вдоль по коридору. Раздался шорох еще одной занавеси, а затем появилось неопределенное ощущение обширного, большого помещения. Позже, много позже, Брута понял: страха не было. В комнате главы Квизиции на его голову опустили мешок, но это не заставило его испугаться. Потому, что у него была вера.
– За твоей спиной стул. Сядь.
Брута сел.
– Можешь снять мешок.
Брута снял мешок. Он заморгал. В противоположном конце комнаты с Божественными Легионерами по бокам на стульях сидели трое. Он узнал орлиный профиль дьякона Ворбиса. Оставшаяся пара состояла из невысокого коренастого и очень толстого мужчин. Не ширококостного, как Брута, но подлинного шмата сала. И на всех троих – серые рясы без украшений. Не было ни малейшего признака ни раскаленного железа, ни даже скальпеля. Все трое внимательно его разглядывали.
– Послушник Брута? – сказал Ворбис.
Брута кивнул. Ворбис усмехнулся, как присуще очень умным людям, когда они думают о чем-то не слишком веселом.
– И, конечно, однажды наступит день, когда мы должны будем обращаться к тебе Брат Брута, – сказал он, – или даже Отец Брута? Пожалуй, слишком хлопотно. Этого лучше избежать. Думаю, стоит позаботиться о том, чтобы ты как можно скорее стал Субдьяконом Брутой. Что ты об этом думаешь?
Брута ничего об этом не думал. Он смутно понимал, что обсуждалось повышение. Но его голова была пуста.
– Ладно, хватит об этом, – сказал Ворбис с легким раздражением человека, сознающего, какую прорву работы ему предстоит проделать во время этой беседы. – Узнаешь ли ты сих ученых отцов одесную и ошуюю от меня?
Брута потряс головой.
– Отлично. У них есть к тебе несколько вопросов.
Брута кивнул. Очень толстый мужчина наклонился вперед.
– У тебя есть язык, юноша?
Брута кивнул. Потом, чувствуя, что этого, возможно, недостаточно, предоставил его на обозрение. Ладонь Ворбиса успокаивающе легла на руку толстого человека.
– По-моему, наш юный друг слегка переполнен благоговейным страхом, – кротко сказал он. Он улыбнулся. – А теперь, Брута, пожалуйста, убери его, – я собираюсь задать тебе несколько вопросов. Ты понял?
Брута кивнул.
– В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты несколько минут провел в приемной. Пожалуйста, опиши ее.
Брута по-лягушачьи уставился на него. Но глубины памяти независимо от его желания ожили, изливая слова на первый план его сознания.
– Это комната примерно три на три метра. С белыми стенами. На полу песок, кроме угла у двери, где видны плиты. На противоположной стене есть окно, около двух метров в высоту. На окне три запора. Стоит трехногий стул. Есть святая икона Пророка Оссорий, вырезанная по афакиевому дереву и отделанная серебром. На нижнем левом углу рамы царапина. Под окном полка. На полке нет ничего, кроме подноса.
Ворбис вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу.
– На подносе? – сказал он.
– Простите, что, господин?
– Что на подносе, сын мой?
Образы промелькнули перед глазами Бруты.
– На подносе был наперсток. Бронзовый. И две иголки. На подносе был отрезок веревки. На веревке были узлы. Три узла. И еще на подносе было девять монет. И еще серебрянная чаша, украшенная узором из листьев афакии. Был еще длинный кинжал, думаю, стальной, с черной ручкой с семью бороздками. На подносе был кусочек черной материи, было стило и грифельная доска…
– Расскажи про монеты, – тихо произнес Ворбис.
– Три из них были центы Цитадели, – сразу сказал Брута. – На двух были изображены Рога, а на одной корона. Четыре монеты были очень маленькие и золотые. На них были надписи, которых я не смог прочесть, но которые, если вы дадите мне стилос, я думаю, я смог бы…