– Это что, розыгрыш? – сказал толстяк.
– Уверяю вас, – сказал Ворбис, – мальчик видел обстановку комнаты не более секунды. Брута, расскажи об оставшихся монетах.
– Оставшиеся монеты были большие. Они были бронзовые. Это были Эфебские дерехмы.
– Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели.
– Я видел их однажды, лорд.
– Когда это было?
Лицо Бруты сморщилось от напряжения.
– Я не уверен… – сказал он.
Толстяк удовлетворенно улыбнулся Ворбису.
– Ха! – сказал он.
– Кажется… – сказал Брута, – …это было после обеда. Но может быть утром. Около полудня. Третьего Грюня, в год Изумительных насекомых. В нашу деревню завернули несколько торговцев.
– Сколько тебе было лет? – сказал Ворбис.
– За месяц до того, как мне исполнилось три, лорд.
– Я не верю в это, – сказал толстяк.
Рот Бруты пару раз открылся и захлопнулся. Откуда этот толстяк может знать? Его-то там не было!
– Ты можешь ошибаться, сын мой, – сказал Ворбис. – Ты – ладный парень лет… пожалуй… семнадцати-восемнадцати? Нам кажется, ты не можешь помнить случайный образ монеты пятнадцатилетней давности.
– Нам кажется, ты это выдумываешь, – сказал толстяк.
Брута не сказал ничего. Зачем что-то выдумывать? Ведь это прочно сидит в голове.
– Ты все помнишь, что с тобой произошло в жизни? – сказал коренастый, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора. Брута был благодарен за это вмешательство.
– Нет, господин. Большую часть.
– Ты что-нибудь забываешь?
– Ну как… есть вещи, которых я не помню. – Брута слышал о забывчивости, но ему было трудно это себе представить. Но были периоды, особенно в первые несколько лет жизни когда не было ничего. Не стертая память, а большая запертая комната во дворце его воспоминаний. Забытое не более, чем перестает существовать запертая комната, но… запертая.
– Каково твое первое воспоминание, сын мой? – мягко сказал Ворбис.
– Был яркий свет, и потом кто-то ударил меня, – сказал Брута.
Трое мужчин тупо уставились на него. Потом повернулись друг к другу. На глубину его страха долетал шепот.
– …мы теряем?
– Глупость и, возможно, дьявольское…
– …ставки высоки…
– Одна попытка, и они будут ждать нас…
И так далее. Он оглядел комнату. В Цитадели не предавалось большого значения предметам обстановки. Полки, стулья, столы… Среди послушников ходили слухи, что у старших священников, ближе к иерархической верхушке, мебель была из золота, но здесь на это не было даже намека. В этой комнате царила та же жестокая умеренность, как и в комнатах послушников, разве что расцветшая еще более пышным цветом. Это была не вынужденная скудость бедности; это была аскеза, нарочитая и абсолютизированная.
– Сын мой?
Брута поспешно повернулся. Ворбис взглянул на своих коллег. Коренастый кивнул. Толстый пожал плечами.
– Брута, – сказал Ворбис. – Сейчас возвращайся в свою спальню. Прежде, чем ты уйдешь, один из слуг тебя накормит и напоит. К восходу ты явишься к Вратам Рогов и отправишься со мной в Эфеб. Ты знаешь о посольстве в Эфеб?
Брута мотнул головой.
– Пожалуй, нет причин, по которым ты был бы должен, – сказал Ворбис. – Мы собираемся обсуждать политические вопросы с Тираном. Ты понял?
Брута помотал головой.
– Отлично, – сказал Ворбис. – Отлично. Да, и еще вот что… Брута?
– Да, господин?
– Ты забудешь эту встречу. Ты не был в этой комнате. Ты нас не видел. Брута изумленно воззрился на него. Это был нонсенс. Невозможно о чем-то забыть просто захотев. Некоторые вещи забываются сами – те, что в запертых комнатах, но это по какой-то закономерности, которой он не может постичь. Что этот человек имеет в виду?
– Да, господин, – сказал он. Это показалось самым простым.
Богам некому молиться. Великий Бог Ом опрометью бросился к ближайшей статуе, шея вытянута, неприспособленные лапки изнемогают. Статуя оказалась быком, топчущим неверного, однако уютно тут не было. Это было всего лишь вопросом времени, когда орел перестанет кружить и устремится вниз. Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой он унаследовал набор инстинктов, и многие из них были сгруппированы вокруг страха перед одним-единственным диким животным, додумавшимся, как съесть черепаху. Богам некому молиться. Ому очень хотелось, чтобы это было не так. Но каждому нужен хотя бы кто-то.
– Брута!
У Бруты были некоторые сомнения относительно своего ближайшего будущего. Дьякон Ворбис явно освободил его ото всех послушнических обязанностей, и ему было совершенно нечего делать оставшиеся пол дня. Его потянуло в сад. Здесь была фасоль, которую следовало подвязать, и он обрадовался этому. Ты понимаешь, что ты есть, рядом с фасолью. Она не требует от тебя таких невозможных вещей как забыть. Кроме того, если он собирается куда-то отправляться, надо помульчировать дыни и все объяснить Лу-Цзе.
Лу-Цзе появился вместе с огородами. В любой организации есть кто-то вроде него. Этот кто-то может махать метлой в темном коридоре, прохаживаться среди полок на складе, (где он единственный знает, что где), или быть как-то связанным с котельной. Всякий знает, кто он такой, никто не помнит тех времен, когда его тут не было и не представляет себе, куда он девается, когда его нет там, где он обычно находится. Лишь случайно люди, более заметливые, чем большинство, что на первый взгляд не слишком сложно, останавливаются и удивляются им некоторое время… а потом принимаются за что-нибудь еще.
Весьма странно, но передвигаясь своими легкими шагами от огорода к огороду по всей Цитадели, Лу-Цзе никогда не выказывал никакого интереса к самим растениям. Он занимался почвой, удобрениями, навозом, компостом, суглинком и пылью, и методами транспортировки всего этого. Обычно, он помахивал метлой или ворошил кучу. Но как только кто-то что-то засевал, он терял к этому всякий интерес.
Когда Брута вошел, он подравнивал дорожки. Это у него получалось отлично. Он оставлял рисунки из гребней и легких успокаивающих изгибов. Брута всегда чувствовал сожаление наступая на них. Вряд ли он когда-либо прежде разговаривал с Лу-Цзе, потому, что не играло никакой роли, кто, что и когда говорил Лу-Цзе. Старик в любом случае кивал и улыбался своей однозубой улыбкой.