Кто-то похлопал Симонию по плечу, вызывая странное чувство морозного покалывания и звона в ушах.
– СПАСИБО. МНЕ ПОРА ИДТИ.
Когда он взял фляжку, он почувствовал свист ветра, внезапное дыхание вселенной. Он оглянулся как раз вовремя, чтобы заметить, как волна подняла корабль и разбила о дюны. Ветер окрасил далекий вопль. Солдаты оглянулись.
– Там были люди, – сказал Аргависти.
Симония выронил фляжку.
– Пошли, – сказал он.
И ни один, когда они вырывали из пасти бури брусья, когда Урн применил все свои знания о рычагах, когда они шлемами подкапывались под обломки, не спросил, кого они выкапывают, или в какие мундиры они одеты. Ветер принес туман, горячий и наполенный электрическими вспышками, а море по-прежнему бушевало.
Симония вытащил рангоутное дерево, и заметил, что вес полегче, так как кто-то схватился за другой конец. Он взглянул в глаза Бруте.
– Молчи, – сказал Брута.
– Это боги нас наказывают?
– Молчи!
– Я хочу знать!
– Так лучше, чем если бы мы сами себя наказывали, верно?
– Остались люди, которые уже никогда не выберутся из кораблей!
– Никто не говорил, что это будет приятно!
Симония оттащил кусок обшивки. Там был человек, доспехи и кожаные части были исковерканы настолько, что ничего невозможно было определить, но живой.
– Слушай, – сказал Симония под порывом ветра. – Я не сдамся! Ты не победил! Я делаю это не для каких бы то ни было богов, существуют они, или нет! Я делаю это для людей! И прекрати так улыбаться!
Пара костей упала на песок. Мгновение они искрились и потрескивали на песке, а потом исчезли. Море успокоилось. Туман разорвался на клочья и исчез в никуда. В воздухе по-прежнему висела дымка, но хотя бы было видно солнце, пусть всего как более яркое пятно на куполе неба. Еще раз, снова, возникло ощущение, что вселенная затаила дыхание. Появились боги, прозрачные и мерцающие, в фокусе и нет. Солнце засияло на призраках золотых кудрей, крыльев и лир. Когда они заговорили, они заговорили в унисон, их голоса то вырывались вперед, то запаздывали, как всегда получается, когда группа людей старательно пытается воспроизвести нечто, что было велено сказать. Ом был в этой толпе, он стоял прямо позади Цортского Бога Грома с отстраненным выражением лица. Было заметно, пусть одному Бруте, что правая рука Бога Грома исчезала за его собственной спиной таким манером, словно кто-то держал ее выкрученной на грани боли. Что боги сказали, услышал каждый сражающийся на своем родном языке, в соответствии со своим собственным восприятием. Это сводилось к:
I. Это Не Игра.
II. Здесь и Сейчас, Вы Живы.
А потом все кончилось.
– Ты станешь хорошим епископом, – сказал Брута.
– Я? – сказал Дидактилос. – Я же философ!
– Хорошо. Нам самое время обзавестись философом.
– И эфебец!
– Хорошо. Ты сможешь придумать лучший способ управления страной. Священники не должны этим заниматься. Они не могут думать об этом должным образом. Как и солдаты.
– Спасибо, – сказал Симония.
Они сидели в садике Ценобриарха. Высоко в небе кружил орел, высматривая нечто, что не было бы черепахой.
– Мне нравится идея демократии. Должен же быть кто-то, кому все не доверяют, – сказал Брута. – Таким образом, все счастливы. Подумай об этом. Симония?
– Да?
– Я назначаю тебя главой Квизиции.
– Что?
– Я хочу прекратить ее деятельность. И я хочу сделать это самым тяжелым способом.
– Ты хочешь, чтобы я перебил всех инквизиторов? Отлично!
– Нет. Это простой путь. Я хочу как можно меньше смертей. Разве что тех, кто получает от этого удовольствие. Но только их. Теперь… а где Урн?
Движущаяся Черепаха по-прежнему оставалась на берегу, ее колеса были погребены под нанесенным штормом песком. Урн был слишком расстроен, чтобы попытаться выкопать ее.
– Последний раз он возился с починкой дверного механизма, – сказал Дидактилос. – Его хлебом не корми, дай что-нибудь починить.
– Верно. Надо будет найти для него занятие. Орошение. Архитектура. Что-нибудь в этом роде.
– А что ты собираешься делать? – спросил Симония.
– Мне надо сделать копии Библиотеки, – сказал Брута.
– Но ты же не умеешь ни читать, ни писать, – сказал Дидактилос.
– Нет. Но я вижу и могу рисовать. Две копии. Одна для хранения здесь.
– Когда мы сожжем Семикнижие, будет полно места, – сказал Симония.
– Ничего не будет сожжено. Всему свое время, – сказал Брута.
Он взглянул на мерцающую полоску пустыни. Смешно. Сейчас он был так же счастлив, как тогда, в пустыне.
– А потом… – начал он.
– Да?
Брута опустил взгляд на фермы и деревеньки вокруг Цитадели. Он усмехнулся.
– А потом мы лучше будем заниматься делом, – сказал он. – Каждый день.
Фаста Бенж задумчиво греб домой. Он отлично провел эти несколько дней. Встретил множество новых людей и продал довольно много рыбы. Птанг-Птанг со своими прислужниками лично обратился к нему, взяв обещание никогда не развязывать войны в месте, о котором он никогда и не слышал. Он согласился. (В языке племени Фасты Бенжа нет эквивалента слову «война», потому что воевать им не с кем, а жизнь и так достаточно сложна. Слова Птанг-Птанга дошли как: «Помнишь, как Пача Мож ударил своего дядю большим камнем? Что-то в этом роде, только много хуже».) Какие-то новые люди показали ему удивительный способ делать молнию. Бьешь по этому камню этим твердым куском, и получаешь маленькие кусочки молнии, которые падают на сухую штуковину, которая становится красной и горячей, как солнце. Если положить туда еще дерева, она становится больше, и если положить на нее рыбу, она чернеет, но если действовать быстро, она становится не черной, а коричневой и на вкус – лучшее из всего, что он когда-либо пробовал, хотя это и не сложно. И еще ему дали несколько ножей, сделанных не из камня и одежду, сделанную не из тростника, и, в общем и целом, жизнь улыбалась Фасте Бенжу и его племени. Он, правда, не совсем понял, почему вдруг множество людей может захотеть ударить дядю Пачи Можа большими камнями, но это действительно ускорило темп технического прогресса.
Никто, даже Брута, не заметил, что вокруг больше нет старого Лу-Цзе. Быть незаметным, не важно, есть ты, или тебя нет, – это часть обязанностей исторического монаха. На самом деле, он упаковал свою щетку и босай-горы и ушел по тайным тоннелям и потайным тропам в потаенную долину в центральных горах, где его ждал аббат. Аббат играл в шахматы в длинной галерее, с которой открывался вид на всю долину. В садах били фонтаны, ласточки влетали и вылетали из окон.