- Я располагаю... специальным знанием, сказал Ворбис. - Конечно, лорд. Ты знаешь предел выдержке мускулов и сухожилий, дьякон Кусачка. У Кусачки сложилось мнение, что Ворбис находился где-то по ту сторону безумия. Он имел дело с обыкновенным безумием. Исходя из его опыта, на свете было великое множество безумных людей, и многие из них становились еще более безумны в тоннелях Квизиции. Но Ворбис прошел прямо через этот красный коридор и выстроил нечто вроде логической системы на другом его конце. Рациональное мышление, состоящее из безумных компонентов... - Да, лорд, сказал он. - Я знаю предел человеческой выдержке.
***
Была ночь, и было холодно для этого времени года. Лу-Тзе пробрался во мрак сарая, усердно подметая. Иногда он доставал из тайников своей робы тряпку и что-нибудь полировал. Он надраивал внешнюю сторону Движущейся Черепахи, низкой и угрожающей, неясно вырисовывавшейся среди теней. Он промел себе дорогу к печи, где некоторое время наблюдал. Отлив хорошего металла требует полной концентрации. Не удивительно, что боги роятся вокруг одиноких кузен. Так многое может произойти неправильно. Легкая неправильность в подборе ингредиентов, секундное замешательство... Урн, почти засыпавший на ходу, заворчал, когда его разбудил толчок и нечто было всунуто ему в руки. Это была чашка чая. Он взглянул в маленькое круглое лицо Лу-Тзе. - Ох, сказал он. Спасибо. Большое вам спасибо. Кивок, улыбка. - Почти готово, сказал Урн, более или менее сам себе. - сейчас просто надо дать остыть. Дать остыть воистину медленно. Иначе оно кристаллизуется, видите ли. Кивок, улыбка, кивок. Это был хороший чай. - А, ладно, эта отливка не так и важна, сказал Урн, зевая. Всего-шь рычаги управления... Лу-Тзе осторожно поддержал его и направил на сидение на куче древесного угля. Потом он подошел и некоторое время наблюдал за печью. Кусок железа светился в изложнице. Он вылил на него ведро холодной воды и посмотрел, как огромное облако пара поднялось и развеялось, потом забросил на плече свою метлу и быстро бросился прочь. Люди, для которых Лу-Тзе был лишь случайной фигурой позади очень медлительной метлы, были бы изумлены такой скоростью пробежки, особенно у человека в шесть тысяч лет, который не ест ничего, кроме нешлифованного риса и пьет только зеленый чай с брошенным туда кусочком прогорклого масла. Неподалеку от главных ворот Цитадели он перестал бежать и начал мести. Он промел до ворот, обмел сами ворота, кивнул и улыбнулся солдату, глазевшему на него, а потом додувшему, что это все - лишь слабоумный старый дворник, пополировал одну из ручек ворот, и промел себе дорогу среди пассажей и арок до огорода Бруты. Он увидел фигуру, сгорбившуюся среди тыкв. Лу-Тзе нашел коврик и пробрался обратно в огород, где Брута сидел скрючившись с мотыгой на коленях. Лу-Тзе на своем веку, который был продолжительнее, чем видывали целые цивилизации, видел много агонизирующих лиц. Лицо Бруты было наихудшим. Он обернул коврик вокруг плечей епископа. - Я не слышу его, хрипло сказал Брута. - Это может значить, что он слишком далеко. Я стараюсь так и думать. Он может быть где угодно. За многие мили!
Лу-Тзе улыбнулся и кивнул. - Опять все с начала. Он никогда не велел никому что-либо делать. Или не делать. Ему все равно!
Лу-Тзе кивнул и улыбнулся еще раз. Его зубы были желтые. Это был его двухсотый набор. - Ему не должно быть безразлично!
Лу-Тзе исчез в своем углу снова и вернулся с плоской чашкой, полной чего-то вроде чая. Он кивнул, улыбнулся и предлагал ее до тех пор, пока Брута взял и сделал глоток. Вкус был такой, словно кто-то бросил в горячую воду мешок лаванды. - Ты не понимаешь ничего из того, о чем я тут говорю, верно? сказал Брута. - Не слишком много, сказал Лу-Тзе. - Ты можешь говорить?
Лу-Тзе приложил к губам морщинистый палец. - Большой секрет, сказал он. Брута взглянул на маленького человечка. Что он знал о нем? Что кто-нибудь о нем знал?
- Ты говоришь с богом, сказал Лу-Тзе. - Откуда ты знаешь?
- Признаки. Людям, которые говорят с Богом, тяжело живется. - Ты прав! Брута взглянул на Лу-Тзе поверх чашки. - Почему ты здесь? сказал он. - Ты не омнианец. И не эфебец. - Вырос неподалеку от Пупа. Давно. Теперь Лу-Тзе чужой всюду, куда приходит. Лучше всего. Изучал религию в храме дома. Теперь идет туда, где есть дело. - Возить землю и подрезать деревья?
- Верно. Никогда не был епископом или большой шишкой. Опасная жизнь. Всегда будь человеком, который чистит скамьи в церкви или подметает под алтарем. Никому нет дела до полезного человека. Никто не интересуется маленьким человеком. Никто не помнит имени. - Именно это я и собирался делать! Но это не сработало. - Найди другую дорогу. Я выучился в храме. Мне сказал старый наставник. Во время передряг всегда помни мудрые слова старого и почтенного мастера. - Какие?
- Старый мастер говорил: "Тот вон парень! Что ты ешь? Надеюсь, ты принес столько, чтобы хватило всем!" Старый мастер говорил: "Ты, нехороший мальчик! Почему ты не делаешь домашней работы?" Старый мастер говорил: "Чему тот парень смеется? Никто не скажет, почему он смеется - вся дожа останется после уроков!". Когда я вспоминаю эти мудрые слова, ничто не кажется таким уж плохим. - А что мне делать? Я его не слышу!
- Делай то, что должен. Если я и знаю что-то, то то, что ты должен пройти это все сам. Брута сжал колени. - Но он ничего не сказал мне! Где вся эта мудрость? Все пророки возвращались назад с указаниями!
- Откуда они их получали?
- Я... думаю, они сами их придумывали. - Возьми их оттуда же.
***
- И ты называешь это философией? - хохотался Дидактилос, размахивая своей палкой. Урн отчищал с рычага кусочки песчаной изложницы. - Ну... натуральной философией, сказал он. Палка указывала вниз, на бок Движущейся Черепахи. - Я никогда не говорил тебе ничего подобного! - кричал философ. -Философия предназначена для того, чтобы улучшать жизнь!
- Это улучшит жизнь множества людей, спокойно сказал Урн. -Это поможет низвергнуть тирана. - А потом? - сказал Дидактилос. - Что потом?
- А потом ты разберешь ее на части, да? - сказал старик. - Разобьешь ее? Снимешь колеса? Избавишься ото всех этих шипов? Сожжешь балки? Да? Когда она отслужит по назначению, да?