Тодд сам толком не знал, зачем приходит сюда каждый вечер и наблюдает за группой мальчишек, выполняющих одни и те же нехитрые трюки. Наверное, отчасти его приводил к площадке простой интерес к занятию, которое стало играть такую большую роль в жизни подростков. Сам Тодд никогда не катался на доске: в детстве его привлекали командные игры, азартные и в то же время требующие дисциплины, и сейчас он хотел побольше узнать об этом спорте, чтобы, когда придет время, научить чему-нибудь Эрона, как отец учил когда-то самого Тодда кататься на двухколесном велосипеде. Неделю назад он даже заглянул в спортивный магазин с намерением купить себе доску но, как только продавец вопросительно взглянул на него, струсил, почему-то вдруг решив, что тридцатилетнему мужчине неприлично заниматься такими глупостями.
Если бы Кэти увидела, как он, прислонившись к зеленой крашеной решетке, праздно стоит под большим буком и с видом олимпийского арбитра наблюдает за упражнениями скейтбордистов, она бы, вероятно, нашла его поведению более простое объяснение: например, обвинила бы мужа в том, что он всеми силами отлынивает от работы, ставя этим под удар собственную карьеру и их общие надежды на финансовое благополучие. И в чем-то она, конечно, была бы права: Тодду ужасно не хотелось готовиться к этому проклятому экзамену. Наверное, то же самое чувствует актер, пытающийся заучить слова роли, хотя и уверен, что все равно забудет их, как только выйдет на сцену. Но, для того чтобы просто протянуть время, существовало и множество других способов, и все они были отлично известны Тодду. Он мог бы читать в библиотеке журналы, или рыскать по Интернету, либо просто разглядывать полки с книгами. Он мог бы купить мороженое и с удовольствием, никуда не спеша, съесть его в парке или скормить большой батон паре сердитых уток, обитающих в пруду. Но Тодд не делал ничего подобного. Вместо этого он каждый день подолгу стоял под буком и наблюдал за скейтбордистами.
Он приходил сюда уже несколько недель, но ни разу не дождался от мальчишек ни улыбки, ни даже простого кивка. Они, казалось, вообще не замечали окружающего мира, будто раз и навсегда решили, что ничего важного или достойного внимания не может происходить за пределами их тесного, недоступного для непосвященных мирка. Они смотрели только себе под ноги, объяснялись между собой короткими приглушенными возгласами и междометиями и едва поднимали глаза, даже когда одному из них удавалось какое-нибудь особо замысловатое приземление или когда хорошенькие девочки, их ровесницы, ненадолго останавливались на краю площадки, чтобы понаблюдать и похихикать.
«Наверное, и я был таким же, — думал иногда Тодд. — Когда-то, давно, я мог бы быть одним из них».
В тот день, когда умерла его мать, Тодд с друзьями все утро бросались снежками в проезжающие машины. Дорога была скользкой, и когда один фургон, который они атаковали особенно яростно, затормозил, его занесло, развернуло на тротуаре, и правым задним крылом он сбил несколько пластиковых баков, засыпав мусором весь газон перед домом Андерсенов. Мальчишки бросились врассыпную, а Тодд с Марком Толланом спрятались за голыми кустами и видели, как пожилой водитель выскочил из фургона и, тряся кулаком, заорал в спину их улепетывающим приятелям: «Довольны? Этого вы добивались?»
Когда час спустя Тодд, замерзший, веселый и голодный — тогда он постоянно был голоден, — вернулся домой, то прежде всего обратил внимание на то, что в доме не пахнет едой. Второй странностью было то, что отец уже вернулся с работы и сидел на диване в какой-то странно напряженной позе, как показалось тогда мальчику, с сердитым лицом. Тодд решил, что попался, хотя и не понимал, как такое могло случиться. Может, водитель каким-нибудь чудом узнал его? Или кто-нибудь из друзей сознался родителям? Или за атакой на фургон наблюдал кто-нибудь из соседей?
— Сядь, сынок. Нам надо поговорить.
— Это насчет машины? — виновато спросил Тодд.
Отец, казалось, удивился:
— Тебе уже кто-то сказал?
— Нет, я сам догадался. — Тодд уже приготовился выслушать упреки, но отец молчал, словно вдруг забыл о его присутствии. — Это я виноват, папа. Я не должен был этого делать.