— Вы пытаетесь понять, почему их пригласили именно мы, а не какой-нибудь журнал об искусстве? — уточнили на том конце провода.
— Да, именно это я и хочу понять.
Эмили Лавахиз пришлось довольно долго слушать тишину в телефонной трубке прежде чем на том конце провода тяжело вздохнули и, наконец, заговорили:
— Знаете, все журналисты, так или иначе, тесно общаются. Где-то, бывает, и конфликтуют, и соперничают, но у меня всё несколько иначе. Один из моих ближайших друзей — главный редактор одного из журналов об искусстве. И он следил за творчеством ваших дочерей с самого их появления на художественных площадках. У него сразу возникло ощущение, что они — разрекламированные пустышки, посредственности. Но раньше он спускал им это с рук — всё-таки, они дети, мастерство придёт, фантазия разовьётся. Но с годами ничего не менялось. Все их работы были похожи одна на другую, и так — из года в год. И вот на последней выставке они предстали перед зрителями. Мой друг заметил, что ваши дочери так и остались посредственностями. Но зато у них было другое преимущество — они очень красивы. Он-то и предложил мне пригласить их на съёмку — если они так сильно хотят популярности, то пусть она достанется им за то, в чём они действительно преуспели. Я согласился, не раздумывая. Тем более, что они — близняшки. Вы ведь знаете, что переспать одновременно с двумя и более близняшками — одна из самых распространённых мужских сексуальных фантазий?
Эмили Лавахиз бросила трубку, даже не попрощавшись. Только что она услышала то, что давно знала, но чему боялась получить подтверждение.
Натали и Алисе действительно было далеко до звания гениев. У них даже таланта как такового не было. Карандаш в их руках был послушен, краски гладко ложились на холст, но этого было недостаточно. В их работах не было изюминки. Мало того, что картину Натали от картины Алисы с трудом могла отличить даже она, мать — эта проблема легко решалась тем, что сёстры всегда выступали в тандеме, — но их работы также едва ли можно было бы отличить от выпускной работы среднестатистического ученика художественной школы. Иными словами, Натали и Алиса умели рисовать, но делали это без души. И Эмили Лавахиз знала одного человека, рука которого хоть и держала карандаш чуть менее уверенно, но результат всегда был потрясающим. Ирэн Смит.
Именно из-за этого Эмили Лавахиз когда-то взяла эту девочку под крыло, и из-за этого же отказалась помогать. Все думали, что причиной послужил конфликт между семьями, но это было не так. Он стал лишь удобным поводом для того, что Эмили Лавахиз и так давно задумала. Около работ Ирэн останавливалось больше людей, они вызывали больше эмоций. Эмили Лавахиз видела в Ирэн лишь сильного конкурента, угрозу своим дочерям.
Однако в Эмили Лавахиз ещё было живо сочувствие к Ирэн. Поэтому она пошла на её выставку, поэтому пыталась ей помочь. Но потом уговоры Натали, её жестокие слова, убили в ней и это чувство. Мать поддалась на уговоры дочерей, и теперь из-за этого страдают все.
Слишком много ошибок совершила Эмили Лавахиз. Не нужно было так яро продвигать дочерей. Единственный верный выход здесь — не запрещать, но и не содействовать. Тогда у Натали и Алисы либо появился бы стимул развиваться, либо они нашли бы себе солее подходящие занятия. А вот от истинного таланта — от Ирэн, — не стоило отказываться. Несмотря ни на что.
Но эти ошибки уже не исправить. Остаётся только смириться и как-то жить дальше.
========== Дурная наследственность ==========
Алекс Миллер и Скарлет сидели в приёмном покое больницы и ждали, когда доктор сможет их принять. Скарлет уже успела сообщить Жаку, где находится, и он обещал приехать в ближайшее время. С одной стороны, Скарлет была рада поддержке Жака, но с другой — боялась его встречи с отцом. Но она успокаивала себя тем, что рано или поздно это всё равно случится, незачем оттягивать неизбежное.
Наконец, Скарлет вошла в кабинет. Первое, что бросилось ей в глаза — странного вида кресло. Интуитивно Скарлет поняла, что это кресло — гинекологическое. В горле её встал ком. Оставалось всё меньше и меньше возможностей выгородить Жака, избежать его ссоры с отцом. Потом Скарлет заметила, что доктор — мужчина. Неужели её придётся лежать в этом кресле в крайне непристойной позе перед чужим мужчиной?! Но потом Скарлет заметила в лице мужчины нечто знакомое. Ну конечно! Это — тот самый врач, который лечил её маму! Несмотря на то, что маму не удалось спасти, Скарлет была уверена, что этому человеку можно доверить своё здоровье. Смерть мамы — не его вина. Просто она слишком долго пускала болезнь на самотёк, слишком поздно обратилась к врачу. Никакой, даже самый лучший доктор, не смог бы сохранить её жизнь — только продлить. Но, в случае Киры Миллер, продлить жизнь означало продлить и мучения.
Поняв, что лучшего доктора ей предложить не смогут, Скарлет начала раздеваться, попутно пытаясь побороть стеснение. Она успокаивала себя тем, что врач — существо бесполое, а уж этот доктор совершенно точно не станет воспринимать её как женщину — только как пациента. И, в конце концов, здоровье важнее какого-то глупого смущения!
Осмотр проходил в молчании. Наконец, доктор закончил.
— Что со мной? — спросила Скарлет.
— Одевайся. Как будешь готова, я приглашу твоего отца и тогда уже расскажу всё вам обоим. К тому же, признаюсь, у меня есть к нему пара вопросов.
Сердце Скарлет пропустило удар. Неужели сбылись её худшие опасения?
А когда она увидела, что в кабинет за отцом заходит Жак, то её сердце и вовсе чуть не остановилось. Всё шло так, что хуже и быть не может!
— А вы кто такой, молодой человек? — обратился доктор к Жаку.
— Это — молодой человек моей дочери, — ответил за Жака Алекс Миллер и ободряюще улыбнулся ему. — Я считаю, что он имеет право знать, что происходит с его девушкой.
Скарлет видела, что пока её отец и Жак в замечательных отношениях, и ей было больно от того, что совсем скоро от этого дружелюбия не останется и следа.
— Ваше право, — пожал доктор плечами. — Но боюсь, что молодому человеку придётся услышать то, что вы не хотели бы, чтобы он слышал. Мистер Миллер, вы помните, что я сказал вам в тот день, когда скончалась ваша супруга?
Алекс Миллер мгновенно помрачнел и тихо произнёс:
— Боюсь, что нет. Я в тот день был несколько не в себе. Да и слов было много произнесено…
— Даже если не помните, любому разумному человеку это должно быть понятно без наставлений. Я говорил вам, что ваша дочь в зоне риска, что её необходимо каждые полгода приводить к врачу на плановый осмотр. Почему вы этого не делали?
— Ну… Скажем так, я не считал это необходимым. Сначала она была слишком маленькой, и я не видел смысла водить её по гинекологам. А потом она вдруг резко повзрослела, и я решил, что незачем смущать девчонку, выставлять себя старым занудным дураком. Я посчитал, что она сама сможет позаботиться о своём здоровье, тем более в столь интимной сфере.
— Хорошо, — доктор глубоко вздохнул. — Предположим, что маленьких девочек действительно не часто водят к гинекологу на плановый осмотр. Но так же в широких массах бытует негласное правило — после того, как девочка начала жить половой жизнью, её надо обязательно показать врачу. Почему вы и этого не сделали? Или вы не знали, что ваша девочка — уже не девочка?
Скарлет крепко зажмурилась. Больше всего ей хотелось оказаться где-нибудь в другом месте, чтобы не видеть и не слышать того, что сейчас произойдёт.
Но, к её удивлению, Алекс Миллер ответил спокойно:
— Наверняка не знал, но догадывался. И что? Она уже взрослая. Кто я такой, чтобы указывать ей, как распоряжаться своей жизнью, своим телом? Тем более, что я очень доволен её выбором. Жак — хороший парень. Я считал, что если она решилась на этот шаг, то и за своим здоровьем сможет проследить самостоятельно.