— Извините, что прервала... Не хотите разбавить какао заварным кремом?
Выписывая рецепт, доктор пожал плечами. Затем вручил ее матери лист бумаги, на котором была от руки написана диета.
— Ничего страшного, ничего опасного, немного дисциплины и все!
Доктор снова стал добрым и даже потрепал Жозиану по щеке (нужно сказать, что она к этому времени уже успела одеться).
— И поаккуратнее с пирожными, а?
Жозиана обожала Катрину; в ее глазах та обладала чуть ли не волшебным качеством: она была крохотной, хрупкой, почти болезненной, а ела за четверых! Уплетать она могла все: соленое, сладкое, мучное, жирное, и никакой иллюзии округлости, ни малейшего намека на полноту.
— Дома Кароль ничего не сказала.
— Я, я бы все рассказала, учительнице уж точно! А ты Жозиана?
— А? — отозвалась Жозиана.
Ей повторили вопрос, и она выдавила из себя, что рассказала бы все, как и остальные: до этого, глядя на то, как зубы Терезы впиваются в тесто, она поняла, что миндальные пирожные оказались превосходными: мягкими снаружи, более плотными внутри. Она сглотнула слюну. Предоставив пирожному небольшую отсрочку, Тереза, между прочим, умяла розовый пончик. Катрина доклевала баунти и принялась за свой эклер. По ее мнению, было еще не поздно, и Кароль еще могла все рассказать. Она проглотила очередной кусок и добавила, что мальчишки должны быть наказаны.
— Это будет для них хорошим уроком!
Жозиане пришлось подняться и пойти на кухню, чтобы приготовить еще одну порцию горячего какао.
Она бросила взгляд на рукописный лист, лежащий на холодильнике, хотя знала наизусть все, что там было написано. На ужин ей позволялось съесть сто пятьдесят грамм постной рыбы, шпинат, сыр и одно яблоко.
Жозиана не спускала глаз с Катрины, которая, наконец, взялась за свое заварное пирожное. Оно было восхитительным. Немного крема оставалось в уголке ее рта, и Жозиана облизала свои собственные губы.
Тереза залпом выпила какао и объявила, что она не сделала домашнее задание по математике. Ей надо было идти.
Тем не менее, они просидели еще добрые полчаса, в течение которых Жозиана предлагала им выпить фруктовый сок, от чего они напрочь отказывались. Они поговорили о Софи, которая наверняка будет писать истории, когда станет взрослой, они поговорили еще об одной девочке, которая постоянно врет и одевается как чучело огородное, но имени ее не называли, так как очень хорошо знали, о ком идет речь.
— Будешь держаться? — спросила ее мама после того, как они вышли от врача.
— Почему бы нет?
— Моя бедная пампушка.
Она прижала ее голову к своей груди.
Перед уходом девочки тщательно разглаживали свои салфетки, сыто благодарили, целовали Жозиану и еще четверть часа проговорили в дверях.
— Я уже точно не успею сделать математику до ужина, — бросила, убегая, Тереза.
Жозиана поцеловала Катрину и закрыла дверь.
Она собрала тарелки и еле сдержалась, чтобы не съесть забытый кусочек теста от пирожного — единственное, что осталось от полдника.
Зажмурив глаза, она выбросила его в мусорное ведро и принялась мыть посуду.
Когда она домывала последние две ложки, с работы вернулась мама.
— Добрый вечер, мое золотко, вы хорошо повеселились?
— Они хорошо поели.
Липограмма
Прошло несколько дней прежде, чем все поняли, что Малина больше не произносит звук «о».
Она разом вычеркнула все «о» из своего словарного запаса. Учительница корила ее за то, что она не совсем верно отвечает уроки, мать удивлялась, что она постоянно говорит «прелесть» вместо «красиво» и «здорово», но они обе сначала думали, что это просто причуда и в этом нет ничего серьезного.
Однако болезнь не проходила, и, что странно, Малина оказалась единственной заболевшей. Стало быть, дело совсем не в следовании какой-то моде.
Вскоре ситуация осложнилась. Из страха нарушить свое правило, маленькая девочка становилась все более молчаливой и каждый день проводила все больше времени за своим тайным дневником. Она начала худеть.
Дело получило огласку в тот день, когда она, отвечая на уроке басню «Ворона и лисица», везде заменила ворону филином. Учительница девочку не прерывала, но когда при виде сыра плут Лис завертел пушным ненужным атавизмом (хвост, конечно же, был в черном списке), она все поняла и взорвалась.
— Нельзя же жить с алфавитом из двадцати пяти букв! — закричала она.
Учительницу пробрал озноб от внезапно образовавшейся в ее убеждениях трещины; сначала ей надо было саму себя успокоить.