А в те дни, когда он не выигрывает, все на него, конечно же, смотрят косо: из-за усталости и из-за денег. Гнать к финишу — дело нелегкое.
Обычно людей, которые стоят вдоль дороги, не видишь. Их чувствуешь. Чувствуешь какое-то тепло, какой-то гомон с резкими криками, особенно на финише, где все пролетают особенно быстро.
Но ее я увидел. Я видел только ее, и она на меня смотрела. Нас все еще сто семнадцать в основной группе: мы только на двенадцатом этапе и еще не перевалили через Альпы. Почему же именно на меня? Как правило, они пытаются высмотреть двух-трех спортсменов, которых видели по телевизору, а остальные проносятся как цветное пятно в порыве ветра.
Она смотрела на меня не так, как смотрят на велосипедиста, и я подумал, что она — стриптизерша.
Завтра дорога начнет подниматься в гору. Как только мы подъезжаем к ущельям, Ивона начинает заклинивать. Он выдыхается. Он теряется в хвосте группы и пытается нагнать график. С этого момента мы переключаемся на Рэймона, нашего настоящего лидера.
А я вот люблю катить в гору. Все начинается со спины; чувствуешь себя собранным, твердым, почти как шар. В горах очень красиво. А боль во время подъема мне даже нравится. Я поднимаюсь хорошо. В команде это знают, это знают и в пелотоне. В «Salami-Store» быстрее меня поднимается только Рэймон. Получается, что теперь мне надо работать на него.
Раньше я гнал на первых перевалах, — хорошо было с утра подниматься одному впереди всех, — чтобы служить ему опорой в тот момент, когда он начинал победный спурт. Теперь все поменялось, мы работаем по схеме Меркса: тащимся по равнине, играем, как можем, на переключении скоростей, чтобы к подъему вымотать насмерть спекшихся гримперов. А там уже самые сильные будут сами разбираться. Мы же лезем вверх со своей болью в ногах до отметки две тысячи метров над уровнем моря. Ляжки у меня как из дерева.
Во время Тур де Франс остается мало времени, чтобы думать о женщинах. Мы заняты делом, а перерывы выпадают не очень часто. Когда она на меня так посмотрела, у меня возникло ощущение, что она — Рита и совсем голая. Если Рэймон выиграет Тур, хозяин пообещал отвезти нас в «Crazy Horse».
Я доеду до финишной линии, слезу с этого чертового драндулета, сниму туклипсы — с упорами для педалей не очень-то походишь. Спрошу, как проехал Ивон. Секундант положит мне руку на плечо, даст воды. Жандармы освободят нам проход до барьеров: каждый вечер они готовят для нас узкий коридор до санитарного фургона, где мы проходим тест на допинг. Там, поднявшись на вторую ступеньку и встав на цыпочки, я смогу посмотреть поверх голов. Она подойдет поближе к линии, чтобы увидеть подиум и девчонок, которые подносят букеты цветов — возможно, она сама будет дарить цветы.
Меня отведут вглубь фургона, и там я должен буду пописать. После восьми часов в седле, сделать это не всегда просто. Секундант снова положит мне руку на плечо: надо доплестись до гостиницы, дождаться душа, дождаться массажа. Марсель (обычно гостиничный номер мы делим с ним), перед тем, как лечь на кровать и расслабиться, снимет рейтузы и — как всегда — потрясет ляжками, чтобы меня насмешить. Он вытянет ноги и руки с четкими границами загара. Он скажет, что этап был тяжелым из-за жары и расстояния в двести сорок семь километров. Он будет ругать Ивона и мысленно сводить с ним счеты. Какое-то время я тоже буду лежать и фантазировать. Например, о том, как гонщик-велосипедист бросает группу ради стриптизерши. И тут войдет руководитель команды, состроит выражение «ни рыба, ни мясо» и скажет, что в завтрашнем гите он, вообще-то, собирался спустить нас на тормозах, но, к сожалению, — поскольку сегодня Ивон пришел только третьим — нам придется поднажать, если мы хотим сохранить желтые майки в командном первенстве и премиальные в 750 франков.
Марсель начнет протестовать, скажет, что у него боль в колене и затвердение ягодичных мышц. Я почешу в паху и скорчу гримасу. Тренер пожмет плечами в знак того, что он здесь ни при чем, и пойдет объявлять приятную новость остальным...
Завтра в половине двенадцатого, когда стартует классификация, я уже буду гнать вовсю вверх к перевалу д’Эз.
Облом
Стояла жуткая ноябрьская стужа. В капюшоне, в перчатках, бегун гнал перед собой облачко морозного пара. Он бежал размашисто, размеренно, едва пружиня, по твердой земле. Его щеки тряслись. Его взгляд терялся в пролеске, чуть встревоженный, чуть напряженный. Он бежал уже двадцать третий километр своего утреннего кросса.