Теперь, будь то в машине или вне машины, мы говорили только о машине, а все наши сбережения тратились на сход-развал, алюминиевые диски, шипованную резину, турбонаддув с инжектором и галогенные фары, регистрации, разрешения и страховки.
Я освоил ремесло штурмана, я научился унимать спазмы в животе, вести машину во время бесконечных ночных прогонов, пока он спал, быстро делать выкладки, пусть даже с некоторыми поправками и отклонениями, открывать термосы с кофе и выскакивать на ходу, чтобы проштамповать наши путевые листы.
На «Berlinette Alpine» мы два сезона подряд побеждали во всех ралли, после чего он был признан сначала вице-чемпионом, а затем и чемпионом Франции. Отступать было уже поздно.
В следующем сезоне мы сидели уже в «Lancia Stratos» и открыли для себя одновременно зависимость и преимущество от работы в большой команде. Тысячи изъезженных километров, перелеты на самолетах, все более безумные ускорения, скачки... После хронометриста я переквалифицировался в электрики; мотор ревел нам в уши так громко, что пришлось встроить в шлемы микрофоны и наушники, что сделало условия для наших бесед куда менее комфортабельными. Он по-прежнему гнал как мальчишка, но теперь уже не поворачивался в мою сторону, когда вписывался в какой-нибудь вираж, так как нередко в этот момент мы уже заходили на следующий.
Пересев на «Audi», он стал инженером.
Новая «Quattro» была тяжелой, полноприводная техника — непривычной, а конкуренция среди водителей внутри команды — угнетающей. От нас ждали немедленного усовершенствования машины. Он замкнулся в себе, и отныне от меня требовались только сухие выкладки. В качестве компенсации он добивался повсюду согласия на мою кандидатуру, никогда не подвергал сомнению нашу совместную работу, настоял на двойном увеличении моей зарплаты, но при этом перестал давать мне какие-либо объяснения, прекратил любые разговоры и любую болтовню.
Сегодня он достиг предела своих детских мечтаний и вершины своего искусства. Он входит в двадцатку безумцев, которые имеют право мчаться со скоростью 200 км в час по заснеженным дорогам, вдоль черной линии зрителей, чьи куртки наводят глянец на наши крылья. Он часто повторяет журналистам, что не видит зрителей вовсе. Я ему верю.
Его лицо стало непроницаемым, взгляд — острым, мышцы плеч и рук — накачанными. В нем все стремится вперед: как можно больше и как можно раньше прибавить скорость, как можно позднее и как можно сильнее затормозить. Скользить: ему нравится заляпанный грязью Королевский автоклуб, пересушенный Акрополь и заснеженный Монте-Карло.
Когда по телевизору или на нашей рабочей видеокассете я смотрю отснятые гонки, все кажется текучим, смазанным, ровным. А внутри «205 Turbo 16» все прыгает. На каждом прямом участке у меня такое ощущение, что машина встает дыбом на задние колеса, а на каждом вираже — зарывается носом в землю. С мощностью в 450 лошадиных сил, несущих 450 кг, мы выжимаем 200 км в час на отрезке в 386 метров. А это означает, что он не успевает включить первую передачу, когда уже должен ее выключить, чтобы перейти на вторую. Меньше чем за девять секунд он должен переключить шесть передач. За десять метров мы ускоряемся до 50 км в час, за пятьдесят пять метров — до 100! Причем на самых узких и самых коварных трассах.
Ему наплевать на чемпионат Франции по футболу, по крайней мере, он о нем никогда не говорит. Садясь за руль, он замыкается на себе самом и замолкает. После финиша его от меня отрывают журналисты. Затем он занят механиками и спонсорскими ужинами. Когда он возвращается в гостиницу, я уже сплю или заканчиваю свои выкладки, а ему говорить не хочется. Я про себя повторяю, как можно быстрее: «Правый 90, левый 70, двойной правый до упора, левая шпилька, правый 70, двойной левый 120...» Это звуковой фон моей жизни.
В случае ошибки или неисправности резервного времени у нас нет. За нашими спинами, в нескольких сантиметрах от раскаленных докрасна выхлопных, в пластмассовых баках плещется бензин. Обода из магния, каркас из фибры. Мы сидим в лампе фотовспышки.
На этом пределе риска и скорости болтливые мальчишки уже давно не подают голос. В их инженерных головах — лишь монотонный перечень выкладок и рев глушителей, которые они сами же захотели превратить в органные трубы. Ценой этого адского молчания он добился того, чтобы мы оставались на трассе вдвоем. До упора.
А я, я, замирая, жду тот день, когда мы, постаревшие гонщики, уйдем на пенсию. Есть две-три важные вещицы, которые уже давно пора обсудить, и мне так хочется с ним поболтать.