Когда операция закончилась, руки грубо зашили рану толстыми черными нитками, грубыми уродливыми стежками. Из темноты снова выплыли нити, как живая паутина, впились в конечности и суставы, крючьями вонзились под ребра, залезли в нос, в рот, в уши, присосались к мозгу. Подняли вверх, к остальным марионеткам, по личинам которых текли подкрашенные цветные слезы. И тут же швырнули в жуткую пустыню, где карлик продолжал вести на холм караван пленников.
Скоморох в колпаке с бубенцами все дергал и дергал за нить, подгоняя невольников. Невидимое исполинское существо шевелилось и стонало где-то за пределами зрения. От его вздохов трескались руины, разбросанные по склону холма, сыпали вековой пылью и каменной крошкой.
Карлик снова дернул за повод.
— Скоро, — пропищал он, — вы узрите великую богиню! Милосердную мать-паучиху! Многорукую деву! Богородицу многим и невесту для одного! Скоро!
Куклы остановились и задрожали. Их головы откинулись назад и задергались в эпилептическом припадке, оглушая пространство стуком костяных погремушек. Бубенцы на колпаке шута вторили им.
— Скоро! — десятки раскрытых кукольных ртов рупорами усиливали голос скомороха.
— Скоро!
— Скоро!
— Скоро! — подхватили невольники.
Учитель пытался сопротивляться, но клубок нитей пришел в движение, потянул за нужные нервы и мышцы, слова тошнотой подкатили к горлу.
— Скоро! — громко выкрикнул он против своей воли.
*
И тут же проснулся, не в силах осознать, кто он и где. Понадобилась минута, чтобы понять, что он в своей постели. Осознание не принесло облегчения. Кошмар не отступил, а только усилился — учитель лежал, вытянувшись в струнку под одеялом, не в силах пошевелиться или что-то сказать.
Это сон, уверял он себя, просто сон. Я еще не проснулся.
На его груди сидели две маленькие фигурки, тускло отсвечивали во мраке стеклянные глазки. Учитель видел только дутые формы одежд и нелепые колпаки на маленьких головах. Когда фигуры шевелились, рожки колпаков покачивались, и колокольчики на их концах издавали тихий звон. Восседая на груди учителя, незваные гости активно шевелили в темноте короткими ручками, будто плели невидимую пряжу. Учитель поднял глаза и увидел на потолке темное живое пятно, огромного многоногого паука, который шевелил длинными лапками, спуская вниз завитки прозрачных нитей. Нити тускло светились в темноте, извиваясь в тяжелом и затхлом воздухе комнаты. Малыши на кровати подхватывали их, накручивали на руки и оплетали паутиной безвольное тело учителя.
Песецкий наконец вышел из паралича. Громко закричал, размахивая руками, вскочил, запутался в одеяле с простыней и кубарем покатился по полу. Скуля от страха, он бросился к столику, зажег керосиновую лампу и, обливаясь холодным потом, осмотрел комнату. Ни маленьких чудовищ на кровати, ни огромного паука на потолке — это ему приснилось. Или он просто не услышал, как стучат, убегая из комнаты, маленькие ножки? Может, борясь на полу с одеялом, не заметил, как паук, сжавшись, юркнул по потолку к выходу?
Дверь в комнату была приоткрыта, что только усилило тревогу. Из коридора слышались голоса, отчего Песецкий снова вздрогнул. Так необычно было слышать их в этой обители тишины, особенно ночью. Ведомый любопытством, он быстро накинул халат и, держа перед собой лампу, двинулся по коридору.
Казалось, что ноги сами вели его вперед, хотя за время, проведенное здесь, Песецкий еще не выучил расположение всех комнат, тем более не путешествовал по поместью ночью. Однако он почти подсознательно распознавал дорогу в переплетении стен, дверей и углов. Ему даже не казалось странным, что в огромном доме так хорошо слышны звуки, доносящиеся невесть откуда. Голоса не становились громче или тише, они звучали постоянно на одной ноте. Приглушенные, чуть громче шепота — чудилось, что шепчутся сами стены: неразборчиво, с вкраплением отдельных фраз и тихого женского смеха.
Учитель замер на лестнице, парализованный страхом. В тусклом свете лампы ему привиделась маленькая тень, скользнувшая из-под ног по массивным ступеням и скрывшаяся в темноте наверху. Тут же вспомнился недавний кошмар — мертвая пустыня с гремящими костями болванчиками и маленькие душители на его постели. Песецкий постоял с минуту, прислушиваясь. Ничего, только прежние неясные шорохи голосов в темноте. Они не стали громче, но учитель был уверен, что почти пришел. Наконец он снова двинулся в путь, списав тень на лестнице на испуганную крысу. Он знал, что старинные усадьбы вроде этой кишат грызунами и паразитами. Хозяева заводят кошек и травят крыс мышьяком. Правда, в Ялинах не было и следа домашних животных; по-видимому, обходились только ядом. Не слишком эффективно, судя по всему.