В мычании девочки теперь были мольба и отчаяние, но он уже не слышал этого через закрытую дверь. Все заглушали шорохи, стуки и топот маленьких ножек.
Вернувшись в учебную комнату, Песецкий застал Бенедикту сидящей за партой.
— Что здесь происходит? — снова спросил он. Устало, почти безразлично.
— Ничего, — монотонно ответила девочка, — я люблю маму, папу, сестричку, братика и дядю Чеслава с тетей Агатой. Люблю богородицу, многорукую богиню и мать-паучиху.
Помолчала с полминуты и уверенно добавила:
— Как и вы…
Вечером Песецкий закрылся в своей комнате и засел за справочником азбуки Морзе, держа перед собой записку, сделанную в классной комнате. Когда он закончил расшифровку, на листе были только два коротких слова, никак не разъясняющих ситуацию, вызывающих еще больше вопросов. «Ее лицо». Послание девочки. Повторяемое раз за разом, одними глазами.
Ее лицо. Ее лицо. Ее лицо.
*
Колонна невольников достигла вершины холма, и карлик в шутовском наряде остановился. Воздел, подобно проповеднику, руки и заверещал:
— Узрите! Узрите! Многорукая богиня! Мать-паучиха во всем своем великолепии!
— Многорукая богиня! — вторили связанные нитью люди. — Мать-паучиха!
Учитель повторял это против своей воли вместе со всеми, снова и снова.
Перед ними раскинулась впадина, похожая на жерло остывшего вулкана. Ее опоясывало кольцо холмов, на вершине одного из них остановился караван. Внизу копошилось огромное существо, похожее на исполинского раздувшегося паука. Его невозможно было рассмотреть целиком — многочисленные конечности пребывали в постоянном движении, мешая обзору. Каждая из десятка, не меньше, лап была длинной и тонкой, суставчатой, покрытой почерневшей тонкой кожей и заканчивалась костлявой пятипалой кистью, почти человеческой, если не считать огромных размеров.
Длинные когтистые пальцы сгибались и разгибались, переплетаясь между собой, перебирая и сматывая в клубки прозрачные нити, одна из которых шла из маленького кулачка шута и опоясывала шеи невольников подобно рабскому ошейнику. Карлик отпустил нить, и паучиха заработала быстрее, подтягивая к себе колонну людей. Те покорно переставляли ноги, потеряв всякую надежду и волю к сопротивлению. Только едва слышно скулили от страха.
Куклы вокруг пришли в бешенство, религиозный экстаз. Они катались по земле, в ногах у людей, треща костями на все лады, клацая огромными, невесть откуда выросшими желтыми зубами.
Карлик повернулся к невольникам, и учитель увидел его лицо. Круглая лоснящаяся физиономия Чеслава Батлейщика с подведенными тенями веками, накрашенными губами и румяными щеками. Намертво приклеилась глупая улыбка, зубастый рот клацал, как у заведенной механической игрушки.
— Узрите! — повторял он из раза в раз. — Узрите!
Голова его раскачивалась из стороны в сторону, бубенцы на колпаке издавали глухой костяной стук.
Нить подняла учителя в воздух. Туда, где работали, прядя паутину, длинные пальцы. Петля затянулась удавкой. Теряя сознание, он увидел, что на других холмах собираются горстки черных точек, других рабов паучихи. Чудовище хватало их и поднимало в воздух.
Ладони уперлись в вершины холмов. Оно застонало, вытягивая себя из низины, приподнялось на тощих конечностях, которые затрещали от веса туши. Из переплетения рук появилось лицо богини. Увидев его, учитель закричал.
*
И продолжал кричать, даже поняв, что находится под одеялом, в темноте и тишине своей комнаты. Страх сковывал по рукам и ногам, не давая пошевелиться. Не пропало и ощущение невесомости, полета. Он словно все еще плыл над бездной, подвешенный за шею на тонкой невесомой паутинке, под ним копошилось и стонало что-то огромное, а из глубины переплетенных конечностей являлось на свет бесформенное нечеловеческое лицо.
Постепенно кошмар стаял, оставив на коже липкую пленку пота. Отпустило тошнотное чувство легкости. Песецкий поднялся, посидел немного на кровати, опустив ноги на пол, обхватив руками голову, в которой перекатывались, разбиваясь друг о друга, обрывочные видения недавнего сна. Окно было наглухо занавешено шторой, из-за чего комната утопала в кромешной темноте. Учитель встал, подошел к окну и отдернул занавеску.
И тут же с криком отступил на шаг. Ноги подкосились, он грохнулся на спину, как сломанная кукла, больно ударившись о пол. Лежал вытянувшись в струнку и дергался, как в припадке, не в силах отвести взгляда от окна, за стеклом которого застыл огромный, с бледным бесцветным зрачком и красными прожилками вен человеческий глаз. Он занимал все пространство окна и мерцал в темноте подобно луне, уставившись прямо на распластавшегося человека. Кто-то большой стоял снаружи и заглядывал через окно в кукольный домик.