Женщина не собиралась его преследовать. Она даже не посмотрела вслед убегавшему мальчишке.
*
Об этом происшествии Вадик рассказал сестре, взяв с нее клятву, что родители ни в коем случае ничего не узнают. Лина поежилась, представляя себе откушенный сосок, который Вадик так и не смог исторгнуть, сколько ни дергался в искусственных конвульсиях, суя пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту. Задумалась. Про беременную бомжиху ей уже приходилось слышать, причем давненько, когда училась еще в третьем или четвертом классе. И рассказывали про нее что-то страшное. Что именно — Лина уже не помнила, в памяти осталось лишь ощущение какой-то зловещей мерзости от тех рассказов. Но была ли эта бомжиха той самой, что теперь пристала к Вадику? Лина, закусив губу, соображала, с кем бы поговорить на эту тему.
И вспомнила! Вспомнила, кого можно спросить. Был один тип, который знал все страшные слухи, витавшие в городе. Артем, ходячая энциклопедия кошмаров. Про каждое страшное событие — преступление, несчастный случай или самоубийство — он знал все. Его отец, угрюмый дядька с неприятно скользким взглядом, работал патологоанатомом, и Артем с раннего детства мечтал, что пойдет по отцовским стопам и будет ковыряться в трупах, как только вырастет. По крайней мере, так он не раз говорил, если спрашивали о будущей профессии; возможно, просто глумился над вопрошающими.
Он был ровесником Лины, только учился в другой школе. Две подружки однажды затащили ее в компанию, собравшуюся вокруг Артема на пустыре, где сейчас выросла новостройка, а тогда пустырь был безлюден, дик, там колыхались заросли высокой травы, часть пустыря была заболочена, и человек двадцать, от шкетов-десятилеток до шестнадцатилетних прыщавых дылд, сидели вокруг Артема и слушали. Как он, никто не мог рассказывать страшные истории. Сам тщедушный, узкоплечий, с выпирающими под бледной кожей костями, он словно набрасывал петлю на горло каждого из слушателей и затягивал, затягивал ее, нагоняя жуть, которая липла к сердцу, как паутина, и не отпускала потом несколько дней, всплывая по вечерам, словно утопленник, из глубин сознания, заставляя пугаться безобидных теней и звуков.
Лина терпеть не могла все мрачное и страшное, ей делалось душно и тошно в атмосфере зловещих историй, но, чтобы разобраться, хоть что-то разузнать, она решила отправиться на заседание круга к Артему и там спросить, что ему известно про пресловутую беременную бомжиху, о которой ходило столько слухов.
*
Самым постоянным и фанатичным слушателем Артема Тарасова был Кабан. Имя-фамилию Кабана мало кто знал, на слуху была только его кличка. Учился Кабан не в обычной школе, а в элитной гимназии, хотя, глядя на него, трудно было представить, что хоть одно учебное заведение когда-либо принимало его под свой кров.
Кабан был злобным и страшным. Выглядел старше своих лет: ему всего пятнадцать, а на вид — все двадцать пять. Огромная туша, сплошные мышцы и жир. Когда он ухмылялся, чудилось, будто у него изо рта торчат кабаньи клыки. Зубы его были великоваты, конечно, но клыков не имелось никаких, они лишь мелькали в воображении у тех, кто смотрел на Кабана. Поговаривали, что он — убийца, хотя Кабан еще не убивал никого из людей, животные и птицы — те, само собой, не в счет. Кабан говорил, что обязательно кого-нибудь убьет, когда вырастет, что чувствует свое предназначение, и оно в том, чтобы стать убийцей.
У него была необычайная, чуть ли не потусторонняя чувствительность к чужому страху. Сидя в кругу слушателей, он иногда переводил взгляд на тех, кто испытывал особенный ужас, кто уже готов был запаниковать, вскочить и выбежать из круга. Тяжелый злобный взгляд Кабана пригвождал к месту, вводил в оцепенение, под этим взглядом слабели ноги, обмирало сердце. Перепуганным слушателям, наколотым на острие Кабаньего взгляда, чудилось, что попробуй они только дернуться — Кабан тут же вскочит, как хищный зверь, набросится на них и задушит или, хуже того, растерзает зубами и руками. Едкое наслаждение страха в такие моменты становилось почти запредельным.
Рассказы Артема делились на две категории: одни он выуживал из омута своей необъятной памяти, другие сочинял на ходу. Последние были особенно жуткими.
Бывает, рассказывает он историю, как вдруг снизойдет на него вдохновение, и Артем начинает импровизировать, сочиняя такую жуть, от которой даже самым взрослым пацанам становится не по себе. Сам же он пугающе преображался в такие моменты и походил на какого-то загробного паразита, выползшего из сырого жуткого подполья, чтобы мраком и ужасом отравлять этот мир.