В этот вечер Алик тоже сидел за роялем, играл, записывал, зачёркивал: чувствовал, что делает не то. Всё ему не нравилось! Огорчённый, захлопнул он крышку рояля и побежал к матери. От плиты шло тепло и вкусно пахло печеньем. Мать с вязаньем сидела у окна.
— Что, Аленька?
— Не получается, — буркнул Алик.
— А у меня получается, — весело сказала мать. — Работа хорошо получается. Кончаю свитер, и на ужин ты получишь пирожок.
— Лучше бы вальс получился, — уныло протянул Алик.
— Вальс? — ответила мать, быстро шевеля спицами. — По-моему, вальс — это трудно. Но нужно терпение. Не выходит, не выходит — и выйдет, — успокаивающе сказала мать, продолжая своё вязание.
Это была самая тяжёлая неделя в жизни Алика.
Каждый день, приготовив уроки, садился он к роялю. Добросовестно придумывая вальс, он видел, что в нём нет ни красоты, ни лёгкости. Он работал без увлечения.
Недовольный, сам не замечая, он переходил на песню.
Песня была верным другом! Её не надо выдумывать: песня сама входила в комнату. Алик сидел и, полузакрыв глаза, раскачивался в такт одолевавшей его песне. Пальцы уверенно двигались по клавиатуре, находили нужные звуки, и легко и вольно складывалась широкая, протяжная русская песня.
— Как хорошо ты играешь! Что это? — спросила мать.
— Это… — Алик перестал играть и глазами, в которых как будто остался след песни, задумчиво посмотрел на мать. — Так просто…
В день урока Дима спросил Алика:
— Написал?
— Нет, — хмуро ответил Алик.
— Почему?
— Не клеится.
— А у меня склеилось!
— Покажи! — Алик потащил его к роялю.
— На уроке услышишь. — Дима вырвался и побежал вокруг парт.
— Думаешь, гоняться буду? Не хочешь — и не надо! Алик сел на своё место и стал просматривать нотную тетрадь. В класс вошли трое ребят.
— Вальс написали? — звонко спросила черноглазая девочка, покрасневшими пальцами расстёгивая ремень сумки.
— Я — да, — солидно ответил смуглый кудрявый мальчик.
— А ты, Дима?
Дима шёл, как жонглёр, держа на указательном пальце вытянутой руки карандаш.
— Да! — сказал он, подхватывая карандаш и решительно подходя к роялю.
Один за другим в класс входили ребята.
— Закройте дверь, — попросил Дима.
Ребята сгрудились вокруг рояля. Лёгкая мелодия полилась непринуждённо, весело.
— Это снежинки, а это ветер, — объяснял Дима.
Алик слушал. Ему нравилась Димина работа, и стало ещё досадней, что сам он не смог написать вальса.
— Неплохо, — сказал Сергей Иванович, входя в класс.
Ребята врассыпную бросились по местам.
— Останься, — сказал педагог Диме. — Внимание! Начинаем!
Нежный, певучий, зазвучал вальс. Кто-то кашлянул. Ребята недовольно зашикали.
Стоя у рояля, Сергей Иванович внимательно слушал. По лицу учителя ребята видели, что вальс ему нравится.
Музыка ускорялась. Склоняясь к клавиатуре, Дима встряхивал головой. Пряди густых светло-русых волос задорно вздрагивали.
Вальс замедлялся. Несколько плавных аккордов, и Дима вопросительно взглянул на учителя.
— Хорошо! Здорово! — послышались голоса ребят.
— Да, снежинки танцуют, — сказал учитель, беря ноты с пюпитра и просматривая. — Три части. Верно. Переходы звучат мягко. Но в чём твой недостаток, ты знаешь?
— В чём? — с интересом спросил Дима.
— В паузах. Смотри у Чайковского — как он умел пользоваться паузой! Возьмём «Времена года». Помните «Осень»? — Сергей Иванович мягко проиграл начало пьесы. Ребята внимательно слушали. — Вот, — сказал Сергей Иванович, — пауза! Пауза — дыхание мелодии. Когда мы говорим, мы ведь тоже делаем паузы, так?
— Так! — ответили хором ребята.
— Когда пишете, пойте вслух, и вы найдёте все нужные паузы. Понятно, в чём твой недостаток?
— Понятно! — весело ответил мальчик, беря ноты с пюпитра.
— Справишься?
— Справлюсь!
Садясь, Дима взглянул на Алика.
— Что ты?
— Ничего!
Хмурые, обиженные глаза спугнули Димину радость.
— Алик, — раздался голос учителя, — как твой вальс?
— Я… у меня… я не кончил, — вставая и краснея, ответил Алик.
— Почему?
— Не знаю. Не получилось… — Алик опустил глаза.
— Поработай ещё, — сказал Сергей Иванович, как бы не замечая его смущения.
Урок продолжался. Вальс играла тоненькая Таня, потом черноглазый солидный Витя.
Сергей Иванович делал замечания. Когда Дима взглядывал на Алика, он видел то же хмурое лицо.