Непременно должна была существовать книга – где-то там, в куче засаленных рукописей, – которая каким-то образом выскользнула из окончательных гранок Библии. Глава, посвященная тому, как возродиться после критического сеанса в Эдеме и обрести ощущение, что мы по-прежнему желанны на этой планете. В Писании есть моменты, где Бог радуется людям, но такие пассажи – редкие пташки. Вероятно, трезвые головы рассудили, что изобильная доброжелательность превратила бы всех в маменькиных дочек – и предпочли ей повествования о массовых бойнях, изгнании и позоре.
А между тем книга радушия учила бы нас, что власть и статусность никого еще не спасли; что радушие – его предложение и принятие – и есть источник безопасности. Разные главы и стихи этой книги напоминали бы, что мы желанны, а время от времени даже приносим радость, несмотря на прискорбную истину о том, что мы – алчные самопотакатели, чрезмерно склонные к осуждению и нередко истеричные. Как бы то ни было, книга «пропала». Или в процессе размышления над каноническими списками из Иерусалима и Александрии редколлегия епископов своевольно отклонила ее. И теперь мы должны написать ее сами.
Книга радушия учила бы нас, что власть и статусность никого еще не спасли; что радушие – его предложение и принятие – и есть источник безопасности.
С чего бы начать – учитывая, что нас явно не ценят такими, какие мы есть: высокомерные замкнутые личности из дома собственного детства? Начну со своего первого воспоминания.
Мне три года, я в нашей семейной хижине в Болинасе, еще до того, как этот городок превратился в общину контркультурных художников. Бабушка и дедушка уплатили две тысячи долларов за деревенский дом с одной комнатой, откуда были видны океан, горизонт и риф под ним.
Мои бабушка и дедушка, которые колесили по миру, трудясь на ниве христианского миссионерства, привезли из своих странствий штук восемь мексиканских колдовских масок из дерева и развесили их по стене хижины. У каждой были дьявольские глаза, обведенные белой краской, которые светились в темноте. И клыки. Я уже тогда начала делать карьеру человека, страдающего пожизненной бессонницей; лежа без сна или просыпаясь, видела яростный блеск этих глаз и зубов – и ужас пробирал меня до печенок. Помню, когда родители ворчливо пытались успокоить меня среди ночи, я указывала на эти маски как на источник ужаса. Они говорили всякие утешительные слова типа «Ох, ради бога, Энни, это же всего лишь маски!» Но слова не помогали мне уснуть. Поэтому я переползала на ту сторону койки, где спал мой старший брат, и отключалась. Мое присутствие будило его. Он сталкивал меня обратно на мой край кровати – но я потихоньку перетекала обратно, точно зеленая слизь. Он отпихивал меня ногами. Я возвращалась. Тогда он принимался меня бить. Теперь-то я понимаю, что меня ударил бы любой.
Иногда я даже просыпалась с воплями от этих кошмаров в хижине – в силу чего становилась еще милее окружающим. Мне даже дома снились сны, в которых маски отыскивали меня – за десять городов от хижины; снился сон, в котором мать оборачивалась от плиты с лопаткой в руке, ее глаза санпаку блестели из-под маски бруха с пеньковыми волосами. Но маски оставались на стенах. Почему родители или бабка с дедом не заменили их чем-нибудь, что рождало бы во мне чувство безопасности, – скажем, вставленными в рамки картинами Одюбона? Я продолжала бояться их и в восемь, и в девять лет – и по-прежнему не могла спать. К тому времени у меня начались мигрени, я чувствовала себя сумасбродной и заброшенной.
Реальность состоит в том, что большинство из нас прожило первые десятилетия, чувствуя себя желанными лишь тогда, когда выполнялись определенные условия: родители ладили между собой, а мы вели себя как паиньки, хорошо учась в школе, не создавая проблем и имея минимальное количество потребностей. Если же тебе требовалось от них нечто большее – удачи!
Большинство из нас прожило первые десятилетия, чувствуя себя желанными лишь тогда, когда выполнялись определенные условия: родители ладили между собой, а мы вели себя как паиньки, хорошо учась в школе, не создавая проблем и имея минимальное количество потребностей.
Не легче и от того, что наша планета не так гостеприимна, как хотелось бы надеяться.
Вначале была имплантация – то ли наилучшая весть, то ли наихудшая, – затем Бог или жизнь занялись неким вуду-вязанием, создавая каждого человека. Мы пришли в этот мир один за другим. Следующее, что осознается: мы сидим за одним обеденным столом с заблуждающимися и несчастливыми людьми – то уже пьяными, то такими, которым следовало бы напиться, – имеющими проблемы с гибкостью и не имеющими никаких границ. Эти люди, кажется, из кожи вон лезли, стараясь дать нам понять, что мы – не те дети, которых они имели в виду. Ты подрываешь их благие намерения своей странностью и плохой осанкой.