— Я чувствую себя униженной, — сказала рыжеволосая натурщица. — Мне кажется, что мое тело мне не принадлежит и что оно более не представляет никакой ценности… поскольку его могут видеть все.
— А я вообще ничего не испытываю, — сказала третья натурщица. — Я воспринимаю все это как нечто совершенно безличное. Когда мужчины нас рисуют, они уже не воспринимают нас как живых существ. Один художник поведал мне, что натурщицы для него — просто предметы и что он только однажды на короткое мгновение испытал эротическое возбуждение, когда натурщица снимала с себя кимоно. Они мне рассказывали, что в Париже натурщицы раздеваются прямо перед классом, и это всех возбуждает.
— Если бы они воспринимали нас только как предметы, — заметила другая натурщица, — то они не приглашали бы нас потом к себе на вечеринки.
— И не женились бы на своих натурщицах, — добавила я, вспомнив двух художников, которые женились на своих любимых натурщицах.
Однажды мне пришлось позировать для иллюстратора коротких рассказов. Когда я пришла в мастерскую, там были еще двое — девушка и мужчина. Мы должны были составлять композиции любовных сцен для одного рассказа. Мужчине было под сорок, у него было лицо очень зрелого, богемного человека. Именно он и составлял композиции. Он заставил меня изображать сцену поцелуя. Пока иллюстратор нас фотографировал, нам приходилось оставаться в этой позе. Мужчина мне совсем не нравился. Другая девушка изображала ревнивую жену, которая застала нас врасплох. Нам пришлось повторять сцену много раз. И всякий раз, когда мужчина целовал меня, я внутренне сжималась, и он это чувствовал. Его это оскорбляло. В глазах его была язвительная усмешка. Мне с трудом удавалось притворяться. Иллюстратор кричал мне, словно бы мы снимались в кино:
— Больше страсти, вкладывай в это больше страсти!
Я попыталась вспомнить, как русский целовал меня, когда мы возвращались с танцев, и это помогло мне расслабиться. Мужчина в очередной раз поцеловал меня. И тут я заметила, что он прижимает меня к себе сильнее, чем нужно, и что ему совсем необязательно было бы засовывать язык мне в рот. Он сделал это так стремительно, что я не успела отстраниться. Иллюстратор приступил к следующей сцене.
Мужчина сказал:
— Я уже десять лет работаю натурщиком и никак не могу понять, почему художникам всегда требуются молодые девушки. У них же нет ни опыта, ни выразительности. В Европе молодые девушки твоего возраста, лет до двадцати, никого не интересуют. Они либо в школе, либо дома. Они начинают представлять интерес только после того, как выходят замуж.
Пока он говорил, я думала о Стивене. Я вспоминала, как мы с ним лежали на горячем песке. Я знала, что Стивен меня любит. Мне хотелось, чтобы он мной овладел. Мне хотелось побыстрей стать женщиной. Мне не нравилось, что я все еще девственница и вынуждена защищать свою честь. Мне казалось, что всем известно, что я девственница, и поэтому им особенно хочется покорить меня.
В тот вечер мы вместе со Стивеном вышли на прогулку. Каким-то образом мне надо было ему в этом признаться. Я должна сказать ему, что существует опасность, что меня могут изнасиловать, и поэтому лучше, чтобы первым был он. Нет, тогда он слишком встревожится. Как же мне сказать ему об этом?
У меня была для него новость. Теперь я стала натурщицей высшего класса. Я получала больше приглашений, чем кто-либо в клубе. Меня приглашали чаще, потому что я была иностранкой и имела необычное лицо. Мне часто приходилось позировать по вечерам. Про все это я и рассказала Стивену. Он испытывал гордость за меня.
— А тебе нравится позировать? — спросил он.
— Нравится. Мне нравится быть с художниками, смотреть на их работы — на плохие или хорошие, мне нравится сама атмосфера, истории, которые я там слышу. Там все меняется, никогда не бывает одинаковым. В этом есть романтика.
— А они… они занимаются с тобой любовью? — спросил Стивен.
— Нет, если только я сама этого не захочу.
— Но они пытались?..
Я заметила, что он встревожен. Мы шли к моему дому от железнодорожной станции по темным полям. Я обернулась к нему и подставила губы. Он меня поцеловал. И тогда я сказала:
— Стивен, возьми меня, возьми меня, возьми.
Он был совершенно ошеломлен. Я бросилась искать прибежища в его сильных руках, мне хотелось ему отдаться и разом со всем покончить, хотелось стать женщиной. Но он был совершенно бесстрастным, испуганным.
— Я хочу на тебе жениться, но не могу сделать этого прямо сейчас, — сказал он.