Однажды она шла рядом с ним, и у нее сломался каблук. Ему пришлось нести ее на руках. В ту ночь он овладел ею при свечах. Он нависал над ней, как демон, с растрепанными волосами, впиваясь своими угольно-черными глазами в ее глаза и вторгаясь своим пенисом в нее, в женщину, от которой прежде всего требовал подчинения, подчинения своим желаниям, своим прихотям.
ЧАНЧИКИТО
Лаура вспоминала, что, когда ей было лет шестнадцать, дядюшка рассказывал ей бесконечные истории о жизни в Бразилии, где он провел несколько лет. Он смеялся над скованностью европейцев. По его словам, жители Бразилии занимаются любовью как обезьяны, часто и охотно: женщины там легкодоступны и жаждут любви, все они охотно удовлетворяли его чувственные аппетиты. Он со смехом рассказывал про то, как посоветовал приятелю, который отправлялся в Бразилию, захватить с собой две шляпы.
— Зачем? — удивился приятель. — Я не хочу брать ничего лишнего.
— Тем не менее, — настаивал дядя Лауры, — тебе нужно взять две шляпы. Ведь одну из них может унести ветром.
— Но неужели я не смогу ее потом подобрать? — удивился приятель.
— В Бразилии, — сказал дядя Лауры, — наклоняться нельзя, иначе…
Он также утверждал, что в Бразилии существует животное, называемое чанчикито. Оно похоже на крошечную свинью с гипертрофированным рылом. Чанчикито обожает забираться женщинам под юбки и засовывать свое рыло им между ног.
По словам дяди, однажды очень чопорная и аристократическая дама встречалась со своим адвокатом, чтобы обсудить вопросы, связанные с завещанием. Он был седоволосым, почтенным стариком, и она знала его уже многие годы. Она была вдовой, весьма сдержанной, представительной дамой, всегда носившей пышные атласные платья с кружевными воротничками, тщательно накрахмаленными манжетами, а лицо закрывала вуалью. Она сидела скованно, как иногда это можно увидеть на старинных картинах, одной рукой опираясь на зонтик, а другую опустив на подлокотник кресла. Они вели спокойную, обстоятельную беседу, обсуждая тонкости завещания.
Старый юрист когда-то был влюблен в эту даму, но даже после десятилетнего ухаживания ему не удалось завоевать ее сердце. Теперь в их беседах всегда присутствовал оттенок флирта, но это был флирт степенный, возвышенный, больше напоминавший старинные ухаживания.
Встреча происходила в загородной резиденции этой дамы. Было очень жарко, и все двери стояли нараспашку. Вдалеке можно было видеть холмы. Слуги-индийцы что-то праздновали. С факелами в руках они окружили дом. Возможно, испугавшись этого и не зная, как вырваться из огненного круга, маленький зверек проскочил в дом. И двух минут не прошло, как почтенная пожилая дама начала кричать и извиваться на кресле, близкая к истерике. Позвали слуг, потом пригласили колдуна. Колдун заперся с дамой в ее комнате. Когда колдун вышел оттуда, он держал в руках чанчикито, который выглядел таким изнеможенным, словно его выходка едва не стоила ему жизни.
Этот рассказ напугал Лауру: она представила, как этот зверек просовывает ей голову между ног. Она даже палец туда засунуть боялась. И в то же время благодаря этой истории она узнала, что у женщины в промежности достаточно места, чтобы там могло поместиться длинное рыло животного.
Позже, как-то во время каникул, когда она играла на лужайке с подругами и упала на спину, громко смеясь по поводу какой-то истории, на нее набросился большой сторожевой пес, который обнюхивал ее одежду и тыкался носом ей между ног. Лаура закричала и оттолкнула пса. Она испытала одновременно чувство страха и возбуждения.
А теперь Лаура лежала на широкой, низкой кровати, юбки ее были смяты, волосы спутались, а помада на губах размазалась. Рядом с ней лежал мужчина весом и размером вдвое больше ее, одетый как рабочий, в бриджи и кожаную куртку, которая была расстегнута, и она могла видеть его голую шею, не прикрытую воротничком рубашки.
Она медленно приподнялась, чтобы рассмотреть его. Она отметила высокие скулы, имевшие такую форму, что он всегда казался смеющимся, а глаза его все время забавно взлетали вверх. Волосы у него были непричесанными, а когда он курил, движения его были неторопливыми.
Ян был художником и смеялся надо всем: над голодом, над работой, над рабством. Он предпочитал быть бродягой, но только не лишиться своей свободы: спать, сколько ему хочется, утолять голод тем, что ему удавалось найти, рисовать только тогда, когда им овладевала страсть к работе.