Они подъехали со стороны плоскогорья, спустились к заграждениям и стали искать место, откуда будет видно лучше всего, и по возможности в тени. Был полдень, все проголодались, а известно, что, когда живот наполняется, на душе становится немного спокойнее. Элоиза, на которую напал неудержимый смех, сграбастала Ритона, притянула к себе и шепнула ему в ухо:
— Мне страшно хочется черного шоколада, а тебе?
Он хихикнул и отвел глаза, потом протянул ей платок:
— Возьми, прежде всего тебе надо высморкаться.
Вода уже покрыла большую часть опустевшей старой деревни. Она прибывала так медленно, что не шелохнулись ни пашни, ни просевшая земля в проулках. Кажется, еще торчали над поверхностью несколько крыш, но трудно было сказать, видишь ли перед собой их отражения или угадываешь очертания в прозрачном водоеме…
Кроме них, на этой стороне не было ни одной живой души. Неужели, и правда, все местные умерли? В голове у Элоизы ворочались кое-какие трудные мысли… Надо хорошенько поглядеть на то, что теряешь… это — как бы сказать поточнее? — а, вот в чем дело… она всегда старалась забывать, как «в точности», и это служило хорошим пропуском, позволявшим удаляться от территорий прошлого. А большинство людей продолжает что-то определенное в них вкладывать, потому что так никогда и не очертили границ того, что безвозвратно ушло. Да ты настоящий философ, девочка моя! И потом, не всякому понравится смотреть, как тонет то, чем ты дорожил…
Слезы вот-вот готовы были перелиться через край. Ну, конечно, Дедуля был где-то рядом, память ожила, вернула его все-таки «в точности таким». Какие глупости всегда говорят, и толку от них никакого, или так мало…
— Мама! — крикнула Эмили. — Кто это там выскочил из пруда?
Карпы, один за другим, решительно выныривали из-за бортиков. Карпы живут долго. Сколько же лет может быть этим рыбам, которых в ее время было девять.
— Восемь, девять! — Анри вслух сосчитал их.
Те же самые или их дети? Что меняется в этой жизни? Да ничего…
Теперь вода озера соединилась с проточной водой источников и ручейков. В местах слияний аканты вились зелеными рыбками. Фред расплакался:
— До чего красиво!
Вдруг вода стала подниматься быстро. Оконные стекла давно разлетелись под напором зеленых ростков, но вот и створки не выдержали, постепенно разошлись, словно пропуская старые призраки.
— Та! Мне так и кажется, что сейчас кто-то оттуда выйдет! — снова заговорил Фред. Он никогда не называл ее Элоизой, сразу же выбрав для нее этот единственный слог, звучавший почти властно, но в его устах больше напоминавший мольбу. Она обняла хрупкие плечи: мальчишке-то всего шестнадцать.
— Это Жюли удирает, ни слова никому не сказав, она всегда так делала… Ну и теперь: в последний раз отправилась будить своих прежних любовников.
— Мам, расскажи, — попросила одна из девочек, кажется, Эмили.
Она не просит, а приказывает, всегда где-то на полпути между злостью и нежностью. Эмили, которая из-за постоянных отлучек отца замкнулась в мучительном двойственном чувстве, ей казалось, будто Ганс уезжал не для того, чтобы работать, а чтобы быть подальше от нее. Эмили никогда не умела ни любить, ни ненавидеть, так и не научилась быть «за» или «против». Даже теперь, когда уже сама ждет ребенка, да, даже и теперь. «Что же я с ней упустила?» — спрашивает себя Элоиза, одновременно ухватив Фреда:
— Смотри внимательно, мальчик мой! А Жюли была настоящий огонь. Я ее знала только глубокой старухой, и она была такая живая до самого конца. Да, она была чертовски живая, Жюли-пожар-в-одном-месте! Когда мы были детьми, уже после ее смерти, Эглантина пересказывала нам с твоим отцом перед сном ее приключения, ее дурацкие выходки, ее крепкие словечки и ее кулинарные рецепты. Видишь ли, Жюли выражений не выбирала, да и вообще стесняться не привыкла, во всяком случае, так поговаривали у нее за спиной, а она, мигом обернувшись, свысока поглядывала на сплетницу: «А ты-то, ты-то что нашариваешь у своего кюре под сутаной? Благословения что ли там ищешь? Так зачем же тогда болтаться в исповедальне, дочь моя, в постели было бы куда удобнее!» — «Ну, а ты больше любишь стога, известное дело!» — «Там пахнет получше, чем в ваших койках, грязные бабы!» — вот что она со смехом выпаливала им в лицо, эта Жюли Дестрад.
— Папа, наверное, весь в нее, — тихонько вздохнул Фред.
Вода тем временем прибывала и прибывала.
Через распахнувшиеся окна видна была лестница: вода уже двигалась так быстро, что и не понять было, поднимается она или, разметавшись веером, падает вниз.