— Да-да-да, помяните мое слово, — настаивала Камилла, — он провоняет весь дом. — И принюхивалась: — Ну? Разве же не пахнет кошачьей мочой? Он же все метит!
А Амаду пока легко и радостно охотился за мышами. И — единственное, что смущало Элоизу, — неизменно притаскивал ей их в качестве ценного дара.
— Мамочке своей несет, — веселился Ритон. — Нормально!
Однако «мамочка» почему-то не решалась скушать сыновний подарок. Странное существо, эта моя мама, — так и сквозило во взгляде Амаду.
Но какое это все имело значение! Едва заслышав шаги возвращающейся из школы Элоизы, котенок спешил навстречу и — в буквальном смысле слова — кидался ей на шею. Вцеплялся в «мамочкины» плечи — там уже живого места не было! — да еще мяукал при этом… Он хочет ласки — и молока — и ласки — и мяса — ласки — и… и дивного материнского аромата, в котором смешались запах ландыша и запах булочек.
— Все-то ему мало, — говорила взволнованная Элен, — смотри, как он тебя любит, ты хоть понимаешь, как?
— Да он вообще никого, кроме нее, не любит, — жевала свою жвачку Камилла в предгрозовой тишине. И тучи все сгущались…
Амаду свободно разгуливал по всему дому, запрет был наложен только на чердак. Но ему было отказано в праве путешествовать туда только потому, что наверху водились крысы, пробиравшиеся сквозь щели в стене из амбара: дом в Параисе был совсем старый. И Дедуле приходилось расставлять там капканы и раскладывать всякую отраву. Ритону тоже не разрешали лазать туда: он ведь, что видит, то и тащит в рот. А тут — ОПАСНОСТЬ! И все в Параисе следили, чтобы дверь к лестнице, ведущей на чердак, была всегда крепко-накрепко закрыта.
Время от времени Амаду крался вдоль плинтуса, принюхиваясь к идущим оттуда запахам добычи.
— Хватит с тебя и мышей, успокойся! — Мамочка Элоиза глаз не спускала со своего питомца.
Она больше ни на что не отвлекалась по дороге домой из школы, а дома, вместо того чтобы как раньше ворчать: «Вон сколько назадавали!» и тянуть время, она, еще не проглотив последний кусок полдника, вытаскивала тетрадки: скорее покончить с домашними заданиями и сразу после десерта бежать к котенку. «Насчет десерта — это только для красного словца», — уточняла она с недавно проявившимся у нее педантизмом. Но и на самом деле всегда старалась выгадать хоть минутку для игр с Амаду.
Поначалу Ритон частенько оказывался поцарапанным, но в конце концов и он понял, чем живой котенок отличается от плюшевого мишки, которого можно четвертовать или тискать, сосать или грызть, потому что ужасно чешутся десны. Ритон теперь просто ласково поглаживал Амаду по черной спинке, а тот втягивал коготки и блаженно мурлыкал.
Папа очень нравился себе в роли Спасителя Претерпевавших Бедствие Выводков («Не может без преувеличений», — шепотом уточняла Элоиза), без которого, как он хвастливо утверждал, ничего бы и не было, сам играл с котенком и хохотал, как мальчишка, а мама в такие моменты ворковала и ластилась к нему — не без задней мысли, полагала Элоиза, которую теперь не проведешь, она понимает, что означают эти нежности. Бабуля Камилла, вполне возможно, все еще считает, что продолжение рода людского обеспечивает капустная грядка, но не Элоиза же! Только это все неважно, главное — котик оказался вестником счастья, а насчет младенцев, так поживем — увидим!
Но однажды вечером Амаду не встретил Элоизу. Она уже пригнулась, чтобы принять на плечи удар — теперь на нее при встрече напрыгивало уже пять кило черной шерсти, так нет же — никакого тебе Амаду.
Она позвала — безответно. Она обегала весь дом и все прилегающие к нему сооружения, она кричала, звала снова и снова — нет, нет и нет. Камилла, чистившая морковь, процедила сквозь вставные челюсти, что, дескать, против природы не попрешь, котам надо когда-то погоняться за кошками: «А ты что — так не считаешь?»
— Нет, нет, — кричала Элоиза, — нет, с ним что-то случилось! — Она бегала из овчарни в амбар и обратно, обыскивала винные подвалы, она открыла Дедулину мастерскую, она носилась туда-сюда по лестницам, она уже изнемогала — но Амаду в этом доме словно и не было никогда.
Ритон больше не пытался помогать сестре в поисках: слишком уж быстро она перемещалась из одного места в другое, ему за ней было не поспеть. Но когда Элоиза в очередной раз пробегала мимо, он ухватился за ее носок: малышу было тревожно — у старшей сестры такое лицо, как в самые плохие дни: