Они решили не готовить, а есть что под руку попадется. Для начала прикончили кроличий паштет из запасов Камиллы, сопроводив его кучей настоящего салата из эндивия с орешками («настоящего» — потому что орехов в нем было больше, чем цикория), а на закуску опустошили банку консервированной вишни. Дедуля все это еще сдобрил стаканом красного типа «божоле», ну, и совсем уж капелькой коньяка в кофе!
Из-за грозы нельзя было вдоволь нагуляться по берегу пруда, и, для того чтобы утешить Элоизу, Дедуля в конце концов придумал вот что: он достал из своего сундучка два больших альбома с фотографиями. Старые пожелтевшие снимки, покоробившиеся, траченные взглядами и пальцами, листавшими эти альбомы, теребившими воспоминания. Память. Вот главное, для чего служат снимки, потому что насчет того, насколько они удались, лучше помолчать.
Тем не менее, Дедуля классно смотрелся на коне. Вот он Бог знает как давно — в Сомюре, а вот в Малайзии — после колониальных войн…
— Дедуль, а ты какой смазливенький был, оказывается!
Дедуля краснеет и бормочет:
— Да, тут у меня еще есть кое-какие волосы на голове и вообще мне тридцать пять лет. Я только что женился на Камилле. А вот тут — я после крестин Полины, и у меня волос уже почти не осталось. Ой, смотри, Камилла в подвенечном наряде!
— Слушай, а она была недурна собой!
— Уж конечно! С накладными локонами, накладным задом и ватой, набитой в лифчик, — очень хороша! Но так казалось…
— А сколько ей было, когда вы поженились?
— Двадцать восемь лет. Засиделась в девках-то уже, учительницей работала в Брюйере… Мне бы ребятишек порасспрашивать о ней до того, но что ты хочешь: положился на видимость.
— Что значит — «видимость»?
— Понимаешь, ее отец был полковником, ну, я и думал, что он ее вымуштровал.
— А сам-то ты что делал в Малайзии?
— Выращивал гевею.
Они молча рассматривали пейзажи. Дедуля всегда молчал, вспоминая. Иногда, конечно, он что-нибудь говорил, но только Элоизе и только на речке. Подальше от Камиллы, подальше от Андре. А может быть, они уже наслушались Дедулиных историй, и те им надоели? Зато Элоизе не прискучат никогда! Подружкам она соглашается объяснить: Дедуля рассказывает жутко экзотические вещи — например, про танцовщиц с ногтями, покрытыми перламутром, или про сокровища, которые прячут в «жунглях», как говорили эти типы в кино…
Второй альбом был чисто семейный. Бабуля тут уже плоская, как гладильная доска. Или камбала. Вата в лифчике сработала, к чему теперь стараться?
— Она всегда ходила в черном, когда была молодая? Смотри, смотри, даже на крестинах, даже на свадьбах она все равно в черном!
Дедуля вздохнул:
— Твоя бабушка любит только смерть, потому что смерть освобождает от обязательств перед другими, живыми, от заботы о них, и считает, что нечего грустить: освобождаешься ведь от людей, но не от наследства…
— А что она наследовала?
— О-ох! Те еще богатства! Барахло всякое. Видишь ли, твой двоюродный дедушка Андре оказался похитрей ее: он продал доставшуюся ему тогда кучу хлама с чердака, и ему как раз хватило на вставные челюсти для жены. А Камилла до сих пор ждет, пока ее тряпье снова станет ценностью…
Он насмехается: одеяла проела моль, книги рассыпаются в пыль, в мебели полно древоточцев. Незачем и старьевщика звать, ничего за всю эту дрянь не выручишь. Но что ты хочешь — Камилла остается верна себе! На все скупится — даже на счастье!
В словах Дедули чувствуется горечь, он вспоминает о чем-то, о чем не хочет говорить. Наверное, Камилла не очень-то баловала его радостями, да и кого, чем и когда она баловала? Собака на сене: ни себе, ни ему. Конечно, у нее рыбий темперамент, но все-таки…
— Дедуль, а у тебя были возлюбленные?
У тринадцатилетней (ну, почти) Элоизы было уже двое возлюбленных. Они осыпали ее конфетами, которые она выбрасывала: «Господи, да сколько же можно говорить людям, что я терпеть не могу сладкого!» — и мокрыми поцелуями, так что приходилось вытираться. Филиппу неплохо бы высморкаться, а Кристиану — перестать лопать лакричник, у него черные слюни — фу, отвратительно!
Элоиза интересовалась всем, что связано с любовью, и старалась не упустить возможность расспросить родителей, хотя, думала она, если поглядеть на них, сразу видно: любовь — пустое дело! И потом, Камилла как-то выложила ей, будто все, что мужчина делает с женщиной, — сплошная грязь. Нет, она не может такому поверить. Надо получше узнать все-таки. А как? Просто, не дожидаясь удобного случая, взять да и спросить в открытую? Непросто… А набираясь знаний где-то на стороне, как-то по касательной проходишь. Ну, что выяснишь окольными путями…