— Ма! Ритон протек! Сегодня Бабуля уж точно станет придираться и скажет, что ты за ним не следишь!
Мать и дочь переглядываются. Элоиза неслышно подкрадывается к братишке, на лету хватает подгузник, останавливает Ритона, прикладывает палец к губам — тише! — и в одно мгновение заменяет мокрое сухим. Мама восхищена: если бы за дело взялась она, Ритон бы точно взвыл, как сирена.
Остальные тем временем уже прибыли на кухню, и Дедуля, вооружившись кочергой, с торжественным видом лезет в топку. Выгребает на железку, прибитую у печки, золу, ворошит ее, чуть не запачкав манжетку рубашки, — хорошо, что вовремя приподнял! — а потом, залезши поглубже, вытаскивает из еще тлеющих углей кусочек дерева…
Сомневаться не в чем: ясно видно, что это ручка тросточки — вот она, змеиная голова. Дедуля, смерив Камиллу гневным взглядом с головы до ног, спрашивает:
— Ну, гнусная старушонка, что ты можешь сказать в свою защиту?
— А то, что эта паршивка не остановится ни перед чем, лишь бы натравить на меня свою мамашу, вот что я скажу! Она сама сунула свою дурацкую палку в печь!
— Ах ты, врунья! — Элоиза вне себя. — Да она же врет как сивый мерин! Я все видела, сама видела! Она меня ненавидит, вот — только чтоб мне насолить — и бросила в печь мою палочку!
Папа взрывается:
— На этот раз, Элоиза, ты заслуживаешь хорошего шлепка! — И блямм! Папа как будто только и ждет подходящего случая. — Я запрещаю тебе называть мою мать лгуньей! Воспитанная девочка не должна ругать старших!
Элоиза на несколько шагов отступает. Она не плачет, она даже не поморщилась. Она чувствует на себе взгляд Дедули, тот шепчет:
— Бедный мой сынок, ты весь в мамашу, такой же грязнуля и такой же дурак, когда злишься. Напрасный был труд, напрасно мы заставляли его учиться! Надо было мне забрать его из пансиона и сделать сыном полка, там бы его выдрессировали как следует!
В мертвой тишине Элоиза засовывает обугленную ручку трости обратно в печку и закрывает дверцу. Потом — очень спокойно — поворачивается к братишке:
— Пошли, Ритон!
Она проходит мимо отца, даже не взглянув в его сторону, и начинает подниматься по лестнице, перетаскивая малыша со ступеньки на ступеньку. На площадке она поднимает его и прижимает к себе:
— Пойдем, мое солнышко, помоем ручки.
— Не хочу мыть ручки! — брыкается Ритон.
Внизу мама краем глаза посматривает на папу:
— Твой сын тоже предпочитает не бриться, дорогой…
Молчание. Дедуля ставит на место кочергу:
— Не кажется ли вам, что давно пора обедать?
Семья всегда объединяется, да еще как, если можно вкусно покушать. Накануне папе каким-то чудом удалось выловить щуку. Ну, мама и сделала фрикадельки под томатным соусом. А закуска была — кроличий паштет.
— А сладкое? — спросил Ритон, цепляясь за материнский передник.
— Есть, есть сладкое, мой милый: вот пирог с яблоками из нашего сада!
После обеда, пока папа отдыхал (сиеста — это святое), мама, как всегда на скорую руку, латала комбинезончики Ритона, делая заплатки из ткани, у которой не было названия ни на одном языке, а бабуля Камилла готовилась к вечерне, проглотив потихоньку немножко уксуса, который, как она считала, способствует пищеварению, Дедуля отправился в лесок за церковью. Он нашел там орешник, срезал ветку, очистил ее от коры, отполировал, а вернувшись, заперся в мастерской. Дедуля трудился там до самого вечера, даже не насвистывая, как делал обычно, что-то там вырезал ножом — очень серьезно и очень тщательно. Вновь и вновь проходился термокаутером [2]по имени «Элоиза».
Дедуля был не слишком веселым в этот день, он чувствовал, что в голове внучки роятся трудные мысли, так с чего же тут веселиться. Он вспоминал свое одинокое детство, вспоминал тот день, когда мать бросила ему прямо в лицо, что он — ублюдок, рожденный от случайной связи: «Катись, куда хочешь, ты мне до чертиков надоел!» Два года спустя она и впрямь поместила его в монастырь, чтобы избавиться: надо же было вступить когда-нибудь в законный брак. «Я собираюсь замуж за аптекаря, а ему не улыбается иметь такого взрослого пасынка!»
Как Дедуле хотелось, чтобы Элоиза была счастлива! Но мало похоже, что это случится: малышка слишком смышленая, слишком любознательная, слишком прозорливая… Восемь лет. Чересчур еще мала, чтобы расставаться с иллюзиями. Ему-то было тогда уже двенадцать…
Когда накрыли стол к ужину, Элоиза обнаружила у себя на тарелке палочку — совсем новенькую, и еще красивее, чем прежняя. Бабуля Камилла поджала губы, но промолчала. Надо сказать, что Дедуля добрых десять минут выразительно сопел: как знать, кончится ли этим все дело, он ведь тоже скор на руку. А поскольку Камилла ни перед чем не останавливается, лишь бы вывести его из себя, можно подумать, что она обожает получать оплеухи… поди разберись. Точно Дедуля знал только одно: Камилла ничего и никого не любит, кроме своего сыночка.
Папа, увидев палочку, отвернулся, мама улыбнулась Дедуле — такой улыбкой, что Ритон, дергая сестру за рукав, потребовал:
— А Ритону палочку? Ритону тоже надо!
Элоиза встала, подошла к Дедуле, поцеловала его:
— Спасибо, Дедуленька, знаешь, она такая красивая…
Дедуля опустил голову. Элоиза поцеловала его очень крепко, от этого влажного поцелуя влага тут же сверкнула и в глазах дедушки. А Ритон соскочил со стула и, топая ногами, завел свое: «Ритон тоже хочет, Ритон тоже хочет!..»
Элоиза подняла его, усадила на место, вытерла нос, приласкала:
— Я дам тебе с ней поиграть, дурачок!
Дедуля вскинул голову: Элоиза никогда не позволяла Ритону дотрагиваться до той, первой…
Когда мама пришла поцеловать Элоизу перед сном, девочка сидела на краю кровати с новой тросточкой на коленях, глаза были потерянные.
— Разве тебе не нравится палочка, детка? Она такая красивая!
Элоиза прошептала:
— Дедуля такой милый, он, правда, чудесный…
— И это все, что ты можешь сказать?
Элоиза пожала плечами: если даже мама не понимает, кто поймет? Это очень красивая палочка, но не та.
— Я выросла, знаешь, мама…
Глаза Элоизы уже не были глазами ребенка — они были старыми и усталыми. Она догадалась, что наступает момент, когда некоторые теряют даже способность ранить, и что тогда они, сами о том не подозревая, собираются все в одном месте — там, где живет безразличие. И это оказалось совсем не весело.
«Так что же теперь — быть вечно одной? — думала Элоиза перед тем, как заснуть. — И кто в этом виноват?»
5
Оса в праздник Тела Господня
Когда Дедуля проснулся в то утро, он, наверное, меньше всего думал о празднике Тела Господня. Он вот о чем прежде всего подумал: Камилла, должно быть, настроена на боевой лад, потому что кровать осталась только в его распоряжении. До чего хорошо! Вот это лад так лад! Только ему на пользу, в конце-то концов. Ох, если б Камилла умела радоваться жизни! Нет, не умеет… Что ж, тем хуже для нее самой.
Вот они, минуты настоящего счастья! Он потянулся. Однако такое блаженство не может длиться долго. Что-то, кажется, солнце слишком низко еще… Который час? Пять! Черт побери, заболела она, что ли? Обычно так рано никогда не встает. И вдруг ему пришло в голову, что сейчас май. Черт! Одним прыжком Дедуля оказался на ногах, выскочил в сад, где Камилла, даже не переодевшись — все еще в ночной сорочке, разумеется, обрезала розы во славу своего распятого… О черт, черт, черт!!!
Накануне он строго запретил ей трогать «Мадам Мейан» — такие крупные желтые: ему хотелось подарить цветы снохе — ее день рождения выпадал как раз на это воскресенье.
И вот теперь Камилла, гнусно усмехаясь, показывала мужу свой букет: говорила же тебе, что срежу их! Иисус куда более важная персона, чем твоя Элен!
Она не могла вынести доброго согласия между невесткой и Дедулей — оно ей было, ну, прямо нож острый…