Двери открылись и ее сразу окутало холодом. Это наверху был приятный июльский денек, и солнце проникало сквозь приоткрытые окна и даже позволяло себе затевать игры в зайчики в таком серьезном заведении. В подвал же не проникал ни естественный свет, ни тепло. Внизу был только беспристрастный электрический свет, холодный, словно отбывавший внизу такую же повинность, как и все. В его работу входило только делать предметы в этих коридорах видимыми, не более.
Выйдя из лифта, они остановились у первой двери набрать воды. Товарищ лейтенант подождал, пока ведро наполнится, и повел ее дальше по коридору. Чем дальше они проходили, тем тяжелее становилось дышать. Воздух был настолько сжат и наэлектризован, что в голове у нее запульсировало. Каждый шаг сапога военного отдавался в голове. Больше никаких звуков не было, вообще.
Она пыталась понять зачем ее вызвали вниз. Вокруг, как она могла увидеть, было чисто, ни пыли, ни плесени, ни грязи. Абсолютная чистота. Но в какой-то извращенной форме, больная чистота, будто это место маниакально отдраивали до стертых костей. Товарищ, пока они шли, не обронил ни слова, разве что периодически нервно сглатывал. Она тихонько взглянула на него: моложавый, хорошо выбрит и подстрижен, с четкими скулами и ровным носом. Самая внешность, чтобы идти на службу, как она про себя подумала. Разве что глаза были слишком большие для офицерской униформы, широко распахнутые и красивые. Ей было сложно представить, что с такими глазами, можно идти на штурм, стрелять по людям или отдавать безжалостные приказы. С такими глазами можно разве что смотреть на небо, пока оно не скроется за кровавой пеленой.
Наконец они остановились напротив массивной стальной двери. Военнослужащий открыл и запустил ее внутрь. «Проходите!» Она впала в ступор. «Проходите! У вас полчаса!». Товарищ лейтенант подтолкнул ее внутрь и закрыл дверь с лязгающим звуком. Маленькая квадратная комната три на три с давящим низким потолком была вся в крови. Огромная бесформенная лужа посередине, засохшие разводы на металлическом столе и стуле, единственных предметах мебели в комнате, даже на одинокой лампочке, свисающей с потолка были красные капли.
Трясущимися руками она достала губку, промокнула ее в ведре, но как только дотронулась до пронизывающе холодной замаранной поверхности стола, ноги подкосились, она рухнула в лужу крови. В ужасе она стала оттирать свои руки, ее стошнило. Рвотная масса смешалась с кровью, мерзкой бордовой массой растеклась по полу. Она зарыдала, забыв, что ее руки в крови, закрыло лицо ладонями. Ее трясло, она сидела перемазанная в крови, тело разрывали рваные конвульсии. Несколько минут потребовалось, чтобы просто прийти в себя. Она пыталась успокоиться, вновь взяла губку в руку. Слезы падали, она вытирала их вместе с кровью и выжимала в ведро. Сначала она вытерла стол, потом стул. С полом было сложнее всего. Кровь попала в трещины, и оставалась там, как бы она не старалась. Руки уже ничего не чувствовали, кроме болезненного жжения от химического раствора чистящего средства. Но она все продолжала и продолжала, пока не услышала металлический лязг двери. Показался все тот же лейтенант. Он критическим взглядом обвел комнату, удостоверился, что задание выполнено. Заметил, что на лампочке остались следы, но тыкать в это не стал. Он сам взял мокрую тряпку и смахнул последние доказательства того, что здесь вообще что-то произошло.
Он вывел ее в коридор и закрыл дверь. Пока они шли обратно к лифту, он сказал, что на сегодня ее обязанности выполнены, она может отправляться домой. Офицер довел ее до самого гардероба, подождал, пока она примет душ и переоденется, после чего проводил до выхода.