Она пела как ласточка во время работы, неутомимо трудясь ради мамочки и девочек, и день за днём с надеждой повторяла: «Я знаю, когда-нибудь у меня будет новое пианино, если буду хорошо себя вести». В мире много девочек, похожих на Бет, застенчивых и тихих, сидящих в уголке, пока их не позовут, и с радостью живущих ради других, но никто не замечает их жертвы, пока маленький сверчок за очагом[19] не перестанет стрекотать и тёплое солнечное присутствие не исчезнет, оставив после себя лишь тишину и тень.
Если бы кто-нибудь спросил Эми, что было главной заботой в её жизни, она, не задумываясь, ответила бы: «Мой нос». Когда она была младенцем, Джо случайно уронила её в ведёрко с углём, и Эми настаивала, что это падение изуродовало ей нос навсегда. Он не был крупным или красным, как у бедняжки Петры[20], а лишь немного приплюснутым, и никакие прищепки не могли сделать его форму аристократической. Ни у кого, кроме самой Эми, её нос не вызывал нареканий, и хотя со временем он немного вырос, она страстно желала иметь греческий нос и, чтобы утешиться, изрисовывала огромное количество листов бумаги красивыми носами. Сёстры звали её «маленький Рафаэль» из-за её явного таланта к живописи, и она была просто счастлива, когда рисовала цветы, фей или создавала причудливые иллюстрации к сказкам. Учителя жаловались, что, вместо того чтобы решать задачки, она рисовала разных зверей на грифельной доске и пустых страницах своего географического атласа, а листки с озорными карикатурами выпадали из её учебников в самые неподходящие моменты. Она училась в меру своих способностей и избегала замечаний учителей благодаря образцовому поведению. Одноклассницы её любили, так как она обладала покладистым характером и умела угождать без особых усилий. Её лёгкое важничанье и грациозность вызывали всеобщее восхищение, равно как и её таланты, поскольку кроме рисования она умела играть двенадцать мелодий на пианино, вязать крючком и читать по-французски, не коверкая больше двух третей слов. У неё была трогательная привычка жаловаться: «Когда папа был богат, мы делали то-то и то-то», а сложные слова, которые она употребляла, девочки считали «невероятно элегантными».
Эми вполне можно было избаловать, потому что все потакали ей, и её детское тщеславие и гордыня стремительно росли. Одно лишь обстоятельство ущемляло её самолюбие. Ей приходилось донашивать одежду кузины Флоренс, у матери которой начисто отсутствовал вкус, и Эми глубоко страдала от необходимости носить красную, а не синюю шляпку, платья, которые ей не подходили, и вычурные фартуки не по её фигуре. Вся одежда была хорошо, добротно сшита и лишь слегка поношена, но художественный вкус Эми, особенно этой зимой, был сильно оскорблён подаренным школьным платьем тускло-фиолетового цвета в жёлтый горошек и совсем без отделки.
– Единственное моё утешение, – сказала она Мэг со слезами на глазах, – это то, что мама не подкалывает подол моих платьев, когда я капризничаю, как это делает мама Марии Паркс. Боже мой, это просто ужасно, потому что иногда она так плохо себя ведёт, что её платье доходит ей только до колен, и она не может прийти в школу в таком виде. Когда я думаю о такой дискриминации, я понимаю, что могу смириться даже со своим плоским носом и фиолетовым платьем в жёлтых кляксах.
Мэг была наставницей и воспитательницей для Эми, а Джо, из-за странного притяжения противоположностей, – для нежной Бет. Только с Джо эта застенчивая девочка делилась своими мыслями и неосознанно влияла на свою безалаберную старшую сестру гораздо сильнее, чем другие члены семьи. Две старшие девочки очень много значили друг для друга, но каждая брала под свою опеку одну из младших сестёр и присматривала за ней по-своему, «играя в дочки-матери», как они это называли, заменив своих брошенных кукол сёстрами и окружив их материнской заботой маленьких женщин.
– Кому-нибудь есть что рассказать? Сегодня был такой унылый день, что я просто умираю от желания как-нибудь отвлечься, – сказала Мэг, когда они сидели за шитьём в тот вечер.
– Сегодня у меня был забавный случай с тётей, и я с вами поделюсь, – начала Джо, которая очень любила рассказывать истории. – Я читала этого беконечного Белшема и бубнила себе под нос, как всегда, потому что тётя быстро засыпает от чтения, и тогда я обычно достаю какую-нибудь хорошую книгу и читаю, как бешеная, пока она не проснётся. Меня саму чуть было не сморил сон, и, прежде чем она начала клевать носом, я так широко зевнула, что она спросила меня, зачем я так широко открываю рот, уж не собираюсь ли я проглотить всю книгу целиком. «Хотела бы я это сделать и положить этому конец», – сказала я, стараясь не быть дерзкой. Потом она прочла мне длинную лекцию о моих грехах и велела сидеть и обдумывать их, пока она немного «подремлет». Она никогда быстро не просыпается, поэтому в ту минуту, когда её чепец начал раскачиваться, как увесистый георгин, я выхватила из кармана «Уэйкфильдского священника»[21] и стала читать, поглядывая одним глазом в книгу, а другим – на тётю. Я как раз добралась до того места в книге, когда они все упали в воду, и, забыв о тёте, громко рассмеялась. Тётушка проснулась и, придя в благодушное настроение после сна, велела мне ещё немного почитать ей и показать, какое легкомысленное чтиво я предпочитаю достойному и поучительному Белшему. Я была в ударе, и ей понравилось моё чтение, но она только сказала: «Я не понимаю, о чём всё это. Прочти-ка сначала, дитя моё». Я начала сначала и постаралась читать так, чтобы семейство Примрозов выглядело как можно интереснее. Один раз я была настолько коварна, что нарочно остановилась в каком-то захватывающем месте и кротко спросила тётю: «Боюсь, это утомляет вас, мэм. Не пора ли мне остановиться?» Она подхватила вязанье, выпавшее у неё из рук, резко на меня взглянула сквозь очки и коротко сказала: «Дочитывайте главу и не дерзите, мисс».
19
Волшебный персонаж повести Диккенса (1845), входящей в состав «Рождественских повестей».