Татарочкино обещание как-то замазало, затушевало и неприятности дня, и все предыдущие неприятности. Каждая открытая паром порателаглубоко дышаланастоенным насоснах воздухом. Одежда, правда, немного мешала -- Иван Александрович готов был сбросить ее с себя, не опасаясь даже злых хоботков ненасытных комарих, но рано покудабыло, рано встречать гостью в подобном виде! Грядущее свидание вообще представлялось Ивану Александровичу чересчур смутно: как вести себя? чего пытаться добиться? главного ли? -- но вдруг Альмираи в этом отношении еще девственница, а, раз так -- имеет ли Иван Александрович моральное право?.. Впрочем, отчего же: он и жениться наней готовю ну, то есть, почти готовю надо вот только окончательно решить с Ларискоюю При воспоминании о супруге засосало под ложечкою, словно падаешь в скоростном лифте, головапоплыла, но: ладно! подумал Иван Александрович, потом! Оставим Лариску в покое! Легко сказать: оставим! -- теперь уже онасамане захотелаИванаАлександровичаоставлять, авремя меж тем подошло вплотную к отбою, вот и лагерный колокол прозвенел, и горнист сыграл нисходящую октаву.
Послышались шаги. Скрипнуло крылечко. Кто-то скребнул дверь. Иван Александрович бросился навстречу, но наткнулся не наАльмиру вовсе, анадавешнего старика-банщика, Иваныча, пьяного в дугу, прижимающего к груди обеими руками початую бутылку ЫМосковскойы. Что, парень? довольно внятно для своего состояния произнес старик и, усевшись застол, поставил нанего дорогую свою ношу, вынул из штанов пару грязных стограммовых стаканчиков. Что, парень? Прищучили? Но ты ничего, не переживай, не расстраивайся. Попался б ты в мое время -- тебе лейтенант Падучих наместе бы девять граммов прописал -- натом самом месте, где сегодня спину веничком гладили, и старик, разлив водку по стаканам, протянул один Ивану Александровичу.
Ночной гость пришелся страх как некстати, вот уж точно, что хуже татарина, однако, по врожденной деликатности не имел Иван Александрович представления, как его выставить, атот завел долгую историю, как служил тут в свое время егерем, как ездил сюдарайонный шеф НКВД лейтенант Падучих, как доставлял в ЫЭмкеы разных начальников и как валялись они в ногах лейтенанта, оправдывались: почище, чем Иван Александрович сегодня, -- только было все это без пользы, оправдыватьсяю. В другую пору старик показался бы чистым кладом, Иван Александрович слушал бы пьяные россказни, не отрывая от блокнотикакарандаша, -- но только не сегодня, не когдас минуты наминуту должнапоявиться Альмира.
Иван Александрович вышел накрыльцо и стал всматриваться в темноту, но онаникого не дарила, астарик, допив до дна, уронил голову навытянутые по столешнице руки, заснул, неприятно забулькал носом. Делать было нечего. Иван Александрович погасил свет (комары тут же тоненько заныли над ухом) и улегся поверх одеяла. Наулице давно стихли песни, выключился телевизор про войну. Альмириных шагов не слышалось, и мысли ИванаАлександровичакак-то сами собою перекинулись нату сторону Камы, в лагеря. Впервые в жизни Иван Александрович представил их очень реально, осязаемо: их, как говорится, повседневность, их быт, плоть, столь, вроде бы, хорошо знакомые по рассказам тетки, по многочисленным свидетельствам очевидцев, печатающихся в нехороших журнальчиках. Иван Александрович примерил насебя и душную вонь барака, кишащего насекомыми, и ранние подъемы, и омерзительную баланду, и морозы, и осеннюю сырость, и побои, и унижения, и чуть ли не самым страшным представился лагерный сортир, общий, загаженный, вонючий, открытый наблюдению со всех сторон, даеще ходить кудаможно, кажется, только в определенное начальством время, и подумал, что, оказавшись в гостях или в чужом городе, предпочитал терпеть, сдерживаться, лишь бы не менять спокойного, привычного, домашнего уединения с книжкою нанечто безусловно нерасполагающее, враждебное, и даже сам организм этой враждебности сопротивлялся, так что где-нибудь в командировке стула, пардон, не случалось и по трое суток. Потом Иван Александрович припомнил, как однажды ночью, еще прежде Лариски, в коммуналке, обнаружил насебе клопаи сидел накровати до самого восходас зажженным светом, затравленно оглядываясь настены, анаутро тело пошло волдырями, не клопиными, конечно -нервными; как тут же вызвал санэпидстанцию, апотом недели две поливал углы аэрозолями и спал при электричествею
Было уже часачетыре утра. Наулице посерело, но не настолько, чтобы при всех этих случившихся поблизости убийствах (или почти убийствах) предпринимать сомнительное путешествие сквозь кусты к деревянному скворечнику, и Иван Александрович, выйдя, пристроился прямо к стенке. Но чуть загромыхалапо гулкой фанере мощная его струя -- где-то рядом, в кустах, зашуршали, завозились, зазвучал неразборчивый девичий щебет, и Иван Александрович понял, что спугнул парочку. Он прекратил и пошел в обход домика, но и влюбленные не остались наместе и через десяток секунд столкнулись с Иваном Александровичем нос к носую
Некстати он сюдаприехал, некстати. 8 Как три дня назад стройка -квартиранаБелорусской предложилаИвану Александровичу возможность поупражняться в метафорическом мышлении: черные дыры-щели в полках, образовавшиеся наместах вынутых Ларискою и унесенных книг, были подобны провалам от вышибленных зубов до полусмерти избитой, собственно, уже издыхающей семейной жизни. Однако, не все свои книги забралаЛариска -- только специальные, срочно надобные для диссертации, даи добрая половинатряпок виселав шкафу, поджидая хозяйку.
Едвадобравшись из Домодедоваи убедившись (анадежданаобратное жиладо самого последнего мигав Иване Александровиче), что Ларискадомой не вернулась, он засел зателефон и начал обзванивать подруг, -- безрезультатно. С последним отчаянием, потому что чувствовал в этом звонке определенное унижение мужского своего достоинства, набрал Иван Александрович, наконец, и номер ларискиных родителей и услышал сочувственный голос тещи: Ванечка! Уже прилетели! Что вы! -- мы и напорог ее не пустили, дуру. У тебя, говорим, муж есть и дом свойю -ну, и так далее, и приглашения в гости, начай, и уверенность, что непутевая дочкаперебесится и все у них с Иваном Александровичем пойдет налад, и что еще и ребеночкаони родят, и не одного, и заверения в самой искренней любви и симпатии к зятю, и приветы от супруга, и Иван Александрович, сгорая со стыда, никак не мог выбрать момента, чтоб положить трубку.
Пусто было в квартире, пусто и одиноко. Следовало развлечься чем-нибудь -приняться хоть, что ли, застатью для Грешнева, -- но Башкирия с упорством Таньки-встаньки поворачивалась в памяти совсем не тем боком, какой нужен для статьи: все лезло в голову, как принес нарассвете билет любезный, улыбающийся Бекбулатов: Бог-отец, изгоняющий из Рая; как в ответ напочему не пришла? наивно лупнулаглазками персиковая татарочкаи сказала: не пустили ребята, и как, глядя наэтот наив, недостало Ивану Александровичу сил возмущенно изумиться: что ж, мол, онао таких вещах с ребятами советуется? опять, что ли, диспут устроила?! как решил Иван Александрович напоследок все-таки продемонстрировать Бекбулатову свои бесстрашие и независимость, гнев свой, так сказать, и протест -- для чего в автобусе плюхнулся рядом с адвентистом седьмого дня и начал его интервьюировать и как тут же был наказан заглупую демонстрацию, но уже не начлагом, асамим адвентистом, адвентистовыми ответами о социализме, как воплощенном идеале христианства, голубой мечте Мессии, о том, что в коллективе человек никогдане остается один, и товарищи всегдапридут ему напомощь в трудную минуту (как, заметил про себя Иван Александрович, пришли они напомощь Альмире Ахметовой, отряд им. А. Матросова, не допустив до грехопадения с сомнительным гостем) -- адвентистовыми ответами и адвентистовой книгою, которая оказалась не Евангелием вовсе, аЫСемнадцатью мгновениями весныы в немецком переводе; как неуемное раздражение, смешанное со страхом, вспыхнуло в Иване Александровиче при прощальном взгляде намальчиков этих и девочек, западных и восточных -- нет, вовсе не двоемысленных! -- искренних, искренних в своем идиотизме, готовых по первому зову сменить мундиры и под ЫМаленького белого голубя мираы идти освобождать Польшу, Афганистан или хоть бы и Персиюю