И в это мгновение черный бич Керолайн свистнул в воздухе, обвил горло индейца и отбросил его далеко в сторону, головой на камни. Больше он уже не встал.
— Полезай с детьми в повозку, ма, — сказала Керолайн, спокойно сворачивая бич большой петлей. — Больше никто к тебе не сунется.
Она прямо так и сказала. Керолайн вообще всегда была страшно уверена в себе, не уступая в этом даже отцу.
Старая Шкура тыкал пальцем в распростертый труп Пятнистого Волка и хохотал до слез. Керолайн взглянула на него и угрожающе подняла свернутый бич. В избытке веселья Старая Шкура принялся хлопать себя по ляжкам, широко открывая черную дыру почти что беззубого рта. Рядом с ним, как скелет открытого зонтика, лежал его дурацкий мушкет.
Мать сделала, как велела Керолайн, и все мы забрались в повозку, включая и двух моих трусливых братцев. Безумно тесная до сих пор повозка внезапно вместила всех, правда из-за мебели, ящиков и тюков башмак Тома оказался прямо перед моим носом, а если вспомнить, что перед этим он сидел внизу, по щиколотку в воловьем дерьме, удовольствие было, прямо скажем, небольшим. Кроме того, в Ларами отец прихватил бочонок из-под соленой рыбы, в котором теперь хранилась всякая хрупкая мелочь. Несмотря на свою новую роль, характерного запаха он не утратил, так что вонь стояла ужасная. Но, черт возьми, все остались в живых, так что никто и не жаловался.
Так мы просидели до полудня. Солнце нещадно жгло прерию, и нам в наглухо закрытой брезентом повозке тоже изрядно досталось. Наконец всякий шум снаружи прекратился, и, выждав еще час, Билл решился высунуть голову.
— Насколько хватает глаз, вокруг никого, — доложил он.
И тут кто-то стал дергать брезентовый полог. Мы страшно психанули, но в отверстии показалась голова Керолайн, которая сказала:
— Все спокойно, ребята. Сидите где сидите и ничего не бойтесь. Я буду караулить всю ночь.
— Ты можешь чем-нибудь помочь отцу, Керолайн? — тихо спросила мать. — Что с ним?
— Мертв, как камень, — вздохнула сестра. — Единственное, что я могу для него сделать, это отгонять сарычей.
— Знаете, — сказала ма, обращаясь ко всем нам, — будь у него время выучить еврейский, все бы обошлось.
— Конечно, ма, — пробормотала голова Керолайн и исчезла.
Немного погодя мне удалось выбраться из душной повозки, и я проспал до заката, когда меня разбудила Сью-Энн и позвала укладывать вещи. Пока мы приводили тюки и посуду в порядок, до моего слуха долетел скрежет лопат о сухую землю. Я снова выглянул наружу. Выжившие женщины, — а я полагаю, что выжили все, кому хватило ума не сопротивляться, — с помощью детей постарше копали могилы.
Перед самым заходом солнца на поле боя заявились койоты и какие-то здоровенные ночные птицы. Поднялась страшная грызня. Но люди распугали пернатых хищников, а койоты отбежали на безопасное расстояние в прерию.
Все шайены ушли, унеся своих мертвецов. Когда я спросил Керолайн, когда это произошло, она, клявшаяся, что все это время не смыкала глаз, ответила:
— Какая разница? Пойди лучше помоги хоронить па.
Так я увидел отца в последний раз. Мы вынули стрелы из тела и опустили его в вырытую Керолайн глубокую могилу. Мне почему-то очень ясно запомнилось, как мы засыпали отца землей, как упрямо не хотел скрываться кончик его носа…
Немка Кети хоронила Немца Руди. На ней было новое хрустящее платье, а соломенные волосы потемнели от воды. Она явно бегала к реке купаться. Не могу сказать, что в своей жизни я не видел грязных немцев. Видел. Но чистые определенно с этим перебарщивают.
Едва мы закончили, как кто-то поднял голову и отчаянно вскрикнул. Шайены возвращались. На этот раз их было всего трое: Старая Шкура и два воина, каждый из которых вел в поводу четырех неоседланных лошадей. Они не выказывали никакой враждебности, но их новое появление всех просто с ума свело: женщины разразились воплями и рыданиями. Том и Билл снова забрались под повозку. Только Керолайн не испугалась. Ее руки крепче стиснули бич, глаза сузились, скулы напряглись, а ноздри раздулись, как у лошади, почуявшей запах воды.
Воины с лошадями остановились ярдах в тридцати от нас, а Старая Шкура выехал вперед на своем коричнево-белом скакуне с нарисованными кругами вокруг глаз. Он поднял руку и ораторствовал минут пятнадцать, все время срываясь на фальцет. Его цилиндр выглядел чуть более помятым, нежели вчера, но в целом он был в неплохой форме.
Было странно наблюдать за женщинами, которые еще день назад вели себя как беспомощные жертвы, а теперь, с лопатами наперевес, двинулись на вождя, вопя: «Пшел вон отсюда, старая скотина!» Впрочем, так происходит всегда, когда женщины наконец объединяются. Если их больше одной, они не ведают страха.
— Осади назад! — внезапно рявкнула на них Керолайн, забегая вперед. — Неужели вам не ясно, что приехали они за мной? А лошади — это плата, выкуп. Ведь вчера вы заметили, не могли, черт возьми, не заметить, что меня не тронули. А почему? Да просто берегли на десерт! Так что вам придется отдать меня им, если вы не хотите, чтобы вас убили, как убили наших мужчин.
— Но Керолайн, — удивленно спросила ма, — зачем ты им понадобилась?
— Видать, затем, чтобы замучить меня до смерти самым зверским способом, — не без гордости ответила она.