Я отыскал в дорожной пыли отпечатки ее узких маленьких башмачков и тут же увидел рядом с ними большие следы мужской обуви. Зачем он ей понадобился? Чтобы таскать покупки? Но магазины располагались прямо впереди, а цепочки следов сворачивали за угол… Может, там какая-нибудь мелочная лавка? Нет, следы вели дальше и дальше, все магазины остались далеко позади, вокруг стояли небольшие аккуратные домики с палисадами. К одному из них меня и привели ее следы.
Она солгала мне!
Я стоял как громом пораженный, не зная, что делать дальше. Вломиться в дом? Но как? Да и Бог свидетель, я не хотел видеть то, что непременно бы увидел, сделай я это. Но так вот стоять и ждать я тоже не мог. Я осторожно подергал дверь. Она была заперта на ключ. Тогда я обошел вокруг дома и тут нашел то, что искал: у стены стоял огромный деревянный ящик, взобравшись на который я смог бы дотянуться до окон второго этажа (я был почему-то уверен, что она именно там). Сказано — сделано, и я смог не просто дотянуться до ближайшего ко мне окна, но и заглянуть в щелку закрытых ставней.
Бросив лишь один взгляд внутрь, я спрыгнул с ящика и сломя голову помчался домой.
Сквозь закрытые ставни я увидел короля газировки и миссис Пендрейк. Они были еще в одежде и стояли, плотно прижавшись друг к другу. Он отогнул высокий ворот ее платья и покусывал ей шею своими мелкими острыми зубами. Честное слово, я бы ворвался и убил его на месте, если бы не видел по ее лицу, что все это ей страшно нравится.
Глава 11. КРУШЕНИЕ НАДЕЖД
День Благодарения пришелся как раз на мою болезнь, и я пропустил его. Так что Рождество оказалось первым белым праздником, который я справлял более чем за пять лет. Я ждал его еще с осени, но когда он подошел, все уже было испорчено зрелищем, открывшимся мне сквозь щель притворенных ставней.
Оно мучило меня всю зиму, однако оказалось, что разбитое сердце благоприятно влияет на мозги, и я добился недюжинных успехов в учебе. После моей пневмонии миссис Пендрейк окончательно позабыла о своей роли доброго самаритянина, перестала мне помогать и все чаще и чаще стала исчезать из дому. Мне приходилось задерживаться в школе после занятий, где со мной занималась симпатичная молодая учительница, сменившая нашу старую грымзу, которая то ли ушла на пенсию, то ли умерла, то ли переехала. Это вовсе не значит, что я снова влюбился. Полученный урок был слишком жесток для нового проявления чувств, и я проклинал свою нерешительность, помешавшую мне вовремя определиться, кто же для меня миссис Пендрейк на самом деле, мать или возлюбленная. Впрочем, заглянув меж ставен, я понял, что она и ни то, и ни другое.
Я возненавидел дом и подолгу оставался в школе, получая какое-то странное удовлетворение от того, что новая учительница интересует меня не как женщина, а как подходящий инструмент для вложения знаний в мою голову. Она же, увидев полное мое равнодушие, тут же заинтересовалась мной. В этом белые женщины ничуть не отличаются от индианок. Ее звали Хелен Берри, и ей было не больше восемнадцати. Она улыбалась мне во время уроков, но, стоило нам остаться наедине, смущалась и прятала глаза.
Стоило мне захотеть, и я бы поцеловал ее, но преподобный со своими разговорами о грехе задел в моей душе некие тайные струны, и, едва я думал об этом, перед глазами всплывала нежная шейка миссис Пендрейк, которую кусает любитель газировки. Мне так и не довелось увидеть золотую чашу, зато я удостоился чести лицезреть помойное ведро во всей его красе и меньше всего хотел, чтобы это зрелище повторилось.
Но природа брала свое, и вскоре я предпочел посещать женщин, для которых грех был профессией, чем превращать кого-либо в еще один сосуд греха. Так, когда мне стукнуло шестнадцать, я стал завсегдатаем публичного дома миссис Лизи.
Мне не стыдно признаваться, что я ходил к шлюхам, ведь это не являлось для меня смыслом жизни, а скорее местью, понимаемой еще конечно же очень по-детски. Но новый опыт принес неожиданный результат: я начал следить за собой, полюбил красивые дорогие вещи, надевать которые раньше стеснялся, и по достоинству оценил деньги. Короче говоря, я медленно, но верно превращался в маленькую копию проклятого мистера Кейна.
Пришла весна. В апреле, помнится мне, по ночам шел дождь, дни же стояли ясные, а магнолия в саду Пендрейков выпустила розовые бутоны.
В один из этих погожих дней один человек пришел в заведение Кейна и избил хозяина до полусмерти рукояткой хлыста.
Нет, это был не я. Того парня звали Джон Везерби, и у него была шестнадцатилетняя дочь, которую я немного знал. Кейн, как выяснилось, тоже подозревал о ее существовании, причем с чисто плотской стороны.
Люк Инглиш, потягивавший в это время газировку, все видел и утверждал потом, что Кейн ползал на коленях и рыдал, как ребенок. В это я, положим, не поверил, однако вскоре Кейн женился на юной Везерби, закрыл свою водяную торговлю и перебрался в Сент-Луис. А еще через месяц его молодая жена вернулась вся в слезах: едва оказавшись в большом городе, негодяй бросил ее и скрылся в неизвестном направлении.
— Интересно, — задумчиво прокомментировал это событие Люк, — сколько еще жен, матерей, сестер и дочерей успел здесь перепробовать Кейн?
— Не все ли тебе равно? — ответил я и сменил тему. Мать и сестры Люка были первыми уродинами в городе.
Но за реакцией миссис Пендрейк я наблюдал с болезненным интересом. На первый взгляд в ней ничего не изменилось, просто снова по вечерам она сидела дома, а во взоре ее появился оттенок легкой грусти, что, впрочем, было вызвано скорее скукой жизни, чем разочарованием. А может быть, она просто слишком много читала… Да, эта женщина умела занять себя, и, если бы природа наградила ее косыми глазами и кривыми зубами, она была бы абсолютно счастлива.