Как раз в эту минуту на веранде в далеком Эджвуде женщина открыла козырную карту под названием «Путешествие». Путнику с дорожной сумкой за плечами и толстой палкой в руке предстояло одолеть длинную извилистую дорогу. Светило Солнце, однако при восходе или на закате — женщина не смогла определить. Рядом с разложенной колодой на блюдце тлела коричневая сигарета. Женщина отодвинула блюдце и положила карту «Путешествие» на отведенное ей место, затем открыла следующую карту. Это был «Хозяин».
Когда Смоки достиг подножия первого из холмов, соединенных дорогой, он вступил в тень: солнце уже село.
Вообще-то Смоки, вместо того чтобы проситься в дом к чужим людям, предпочел бы найти место для ночлега сам; на этот случай он захватил с собой два одеяла. Он даже подумывал, не пристроиться ли где-нибудь на сеновале, как обычно делали путешественники в книгах (тех книгах, которые он читал), но попадавшиеся ему сараи считались частной собственностью, а кроме того, использовались по прямому назначению — в качестве коровников или конюшен. По мере того как сумерки сгущались, а очертания полей размывались, Смоки начал ощущать свою заброшенность; завидев у подножия холма одноэтажный домик с верандой, он нерешительно приблизился к забору из штакетника, не зная, как обратиться к хозяевам со столь странной просьбой.
Это был белый домик, уютно спрятавшийся среди вечнозеленых кустарников. Вьющиеся розы взбирались по шпалерам у входа. К зеленой голландской двери вела дорожка, выложенная побеленными камушками; с темневшей лужайки на чужака смотрел, застыв от удивления, молодой олень; карлики сидели на поганках, скрестив ноги, или старались улизнуть с сокровищами под мышкой. На воротах была прибита необструганная доска с выжженной на ней надписью: «Джуниперы». Смоки отодвинул щеколду и отворил калитку: тотчас среди тишины звякнул колокольчик. Через открывшуюся верхнюю половину голландской двери просочился желтый свет лампы. Женский голос спросил: «Друг или недруг?» — и вслед за вопросом раздался смех.
— Друг, — ответил Смоки, шагнув к двери.
Вблизи он явственно ощутил разлитый в воздухе запах джина. На нижнюю половину двери опиралась женщина далеко не первой молодости: определить ее годы точнее Смоки бы не взялся. Ее жидкие волосы с проседью можно было назвать и пепельными; очки делали ее глаза похожими на кошачьи; улыбаясь, она выставляла напоказ искусственные зубы; уютно опиравшиеся о дверь руки были покрыты веснушками.
— Я вас не знаю, — заявила женщина.
— Я засомневался, правильной ли дорогой иду к Эджвуду, — объяснил Смоки.
— Трудно сказать… Джефф! Не объяснишь ли молодому человеку, как найти Эджвуд? — Дождавшись ответа изнутри, который Смоки не разобрал, женщина распахнула дверь. — Входите, — прибавила она. — Посмотрим вместе.
Крошечный опрятный домик был забит всяческим барахлом. Престарелая собачонка с косматой пропыленной шерстью обнюхала у Смоки ноги и шумно задышала, будто захлебываясь от смеха. Смоки ударился о бамбуковый телефонный столик, задел плечом полочку с безделушками, споткнулся о расстеленный коврик и сквозь узкий дверной проем почти влетел в гостиную. В комнате пахло розами, лавровишневой водой и прошлогодними угольками в очаге. Джефф отложил газету и спустил с мягкой скамеечки обутые в домашние тапочки ноги.
— Эджвуд? — переспросил он, покручивая в руках трубку.
— Да, Эджвуд. Мне указали именно это направление.
— Вы добираетесь на попутных? — Узкий рот Джеффа, выпустивший клуб дыма, открылся, словно у рыбы. Джефф оглядел Смоки с сомнением.
— Нет, пешком.
Над камином висела обтянутая плотной тканью дощечка с вышитой надписью:
— Я иду в Эджвуд, чтобы там жениться.
«А-а-а», — казалось, мысленно протянули хозяева.
— Хорошо. — Джефф поднялся с места. — Мардж, достань-ка карту.
Карта местности была гораздо подробнее, чем та, которая имелась у Смоки: он сразу нашел четко обозначенное созвездие известных ему городков, но Эджвуда среди них не обнаружилось.
— Это должно быть где-то здесь. — Джефф огрызком карандаша, похмыкивая и приговаривая «так-так-так», соединил точки пяти городов ломаной линией, в результате чего образовалась пятиконечная звезда. Постукивая по карте карандашом, он вскинул песочного цвета брови и воззрился на Смоки. Привычный трюк опытного распознавателя карт, сообразил Смоки. Он различил смутную линию дороги, пересекавшей пятиугольник: она сливалась с дорогой, по которой он шел, и бесповоротно обрывалась здесь, в Медоубруке.
— М-да! — пробормотал Смоки.
— Вряд ли смогу сказать вам больше, — проговорил Джефф, сворачивая карту.
— Вы что, собираетесь идти всю ночь? — спросила Мардж.
— Постельные принадлежности у меня с собой.
Мардж, поджав губы, взглянула на невзрачные одеяла, привязанные к дорожной сумке за спиной Смоки.
— У вас, поди, ни крошки с утра во рту не было.
— Нет-нет, что вы, я захватил сэндвичи, яблоко и…
Стены кухни были оклеены обоями с изображением корзин, доверху наполненных невероятно соблазнительными фруктами: черный виноград соседствовал с красновато-коричневыми яблоками, и среди всего этого изобилия выглядывали пухлые ягодицы персиков. Мардж переставляла с плиты на клеенку одно дымящееся блюдо за другим; когда с ужином было покончено, Джефф разлил по тонким, рубинового цвета бокальчикам банановый ликер. Это решило дело: гостеприимство хозяев одержало верх над вежливыми протестами Смоки; Мардж «разложила диван», и гостя препроводили в постель, укутав темным индейским одеялом.
Некоторое время, после ухода Джуниперов, Смоки лежал без сна, разглядывая комнату. Она освещалась единственно ночником, который был вставлен в розетку и представлял собой крошечную модель увитого розами коттеджа. В полумраке Смоки различил кресло Джеффа — кленовое, знакомой конструкции: подлокотники в виде оранжевых лопаток всегда напоминали ему блестящие твердые леденцы. Кружевные шторы слегка покачивались при дуновении ветерка, напоенного ароматом роз. Он слышал, как вздыхает во сне лохматая собака. На стене обнаружилась еще одна вышивка. Хотя уверенности в этом не было, но, кажется, она гласила:
Смоки заснул.
Глава вторая
Вы, вероятно, заметили, что я обозначаю это понятие не тремя словами, а двумя. Я пишу «загородный дом», а не «дом за городом». И делаю это умышленно.
Дейли Элис проснулась, как всегда, с первыми лучами солнца, проникавшими сквозь стекла восточных окон подобно музыке. Она пинком сбросила узорчатое покрывало и некоторое время лежала нагая в длинных полосах света, ощупывая себя наяву: глаза, колени, груди, золотистые с рыжинкой волосы были на месте — там, где она их оставила. Потом Дейли Элис вскочила с постели, потянулась, стряхивая с лица остатки сна, опустилась на колени у кровати посреди солнечных квадратов и прочитала молитву, которую произносила каждое утро с тех пор, как научилась говорить:
Покончив с молитвой, Дейли Элис повернула высокое зеркало, принадлежавшее еще ее прабабушке, так, чтобы видеть себя в полный рост, задала привычный вопрос и получила нужный ответ, хотя порой он бывал уклончивым. Она запахнулась в длинный коричневый халат, крутанулась на носочках так, что обремкавшиеся полы разлетелись в стороны, и осторожно выскользнула в холодный безмолвный холл. Миновала кабинет отца, на секунду прислушавшись к трескотне старого ремингтона, повествовавшего о приключениях мышей и кроликов, затем открыла дверь в комнату своей сестры Софи. Софи спала, запутавшись в простынях, со сложенными как у ребенка руками; длинная золотая прядь волос мягко лежала на ее приоткрытых губах. Утреннее солнце заглянуло и в эту комнату, и Софи обиженно шевельнулась. Большинство людей во сне выглядят необычно, непохожими на себя. Спящая Софи была точь-в-точь Софи; она любила поспать и могла заснуть где угодно и как угодно, даже стоя. Дейли Элис немного понаблюдала за Софи, гадая, какие приключения с ней сейчас происходят. Ну, ничего, позже она услышит обо всем в мельчайших подробностях.