— У меня тоже как-то была одна, тоже ревела, как только немного разволнуется, — задумчиво говорит Шульц. — У тебя жена всегда такая истеричка, Пиннеберг?
часть вторая В БЕРЛИНЕ
По Инвалиденштрассе едет такси, медленно прокладывает себе дорогу в уличной сутолоке, выезжает на вокзальную площадь, где меньше народу; словно вздохнув с облегчением, дает гудки и спешит к подъезду Штеттинского вокзала. Останавливается. Из такси выходит дама.
— Сколько? — спрашивает она шофера.
— Две шестьдесят, — отвечает шофер.
Дама уже рылась в сумочке, но при этих словах закрывает ее.
— Две шестьдесят за десять минут езды? Нет, милый человек, я не миллионерша, пусть сын платит. Подождите нас.
— Не выйдет, сударыня, — говорит шофер.
— Что значит не выйдет? Я не заплачу, значит, вам придется подождать, пока приедет сын. В четыре десять со штеттинским поездом.
— Нельзя, — говорит шофер. — Здесь у вокзала стоянка не разрешается.
— Тогда подождите на той стороне. Мы перейдем на ту сторону и на той стороне сядем в машину.
Шофер склонил голову на плечо и, прищурясь, смотрит на даму.
— Ну, конечно, вы придете! — говорит он. — Придете! Это так же верно, как очередное повышение заработка. Только, знаете что, лучше скажите сыну, чтоб он отдал вам деньги. Этак будет куда проще.
— В чем дело? — подходит полицейский. — Проезжайте, шофер.
— Клиентка хочет, чтоб я ее подождал.
— Проезжайте, проезжайте.
— Она не хочет платить!
— Будьте добры уплатить. Здесь нельзя стоять, другим тоже на поезд надо.
— Да я совсем не на поезд. Я сейчас вернусь. — Деньги отдайте… Ишь старая, а как накрасилась…
— Я запишу ваш номер, шофер…
— Проезжай, проезжай, старый черт, не то смотри, как бы я по твоему «форду» не двинул!.. Будьте добры, сударыня, заплатите! Вы же сами видите…— Полицейский в полном замешательстве раскланивается перед ней, щелкает каблуками.
Она сияет.
— Да заплачу. Заплачу. Что же делать, если ждать не разрешается, я не собираюсь нарушать правила. Господи, сколько шуму? Предоставили бы нам, женщинам, улаживать такие дела… И все было бы в порядке.
Вестибюль вокзала. Лестница. Автомат с перронными билетами. «Взять билет? Еще двадцать пфеннигов. Но потом окажется, что там, несколько выходов, я могу их пропустить. Ладно, после с него получу. На обратном пути надо купить сливочного масла, коробку сардин, помидоры. Вино пришлет Яхман. Купить цветов невестке? Нет, не надо, все это стоит денег и только одно баловство».
Фрау Миа Пиннеберг прохаживается по перрону. У нее дряблое, чуть полное лицо с удивительно блеклыми, словно вылинявшими голубыми глазами. Она блондинка, очень светлая блондинка, брови темные, накрашенные, и, кроме того, она чуть-чуть нарумянена, совсем чуть-чуть, так только, для встречи на вокзале. Обычно в это время дня она не выходит из дому.
«Милый мой мальчик, милый мой мальчик, — растроганно повторяет она про себя, потому что знает ей надо быть немного растроганной, иначе вся эта встреча будет просто в тягость. — Интересно, какой он, все такой же глупый? Конечно, такой же, раз женился на девушке из Духерова! А я бы из него конфетку сделать могла, правда, был бы мне очень полезен… Его жена… в конце концов тоже могла бы мне помочь, если она простая девочка. Как раз потому, что она простая. Яхман постоянно жалуется, что мы слишком много проживаем. Может быть, откажу тогда Меллер. Посмотрим. Слава богу, поезд…»
— Здравствуйте, — говорит она, сияя. — Прекрасно выглядишь, сынок. Как видно, торговля углем пошла тебе впрок! Ты торговал не углем? Так почему же ты так написал? Да, да, можем спокойно поцеловаться, у меня губная помада не стирается. И с тобой, Овечка, тоже. Я тебя совсем другой представляла.
Она держит Овечку на расстоянии вытянутой руки.
— А ты, мама, думала — я какая? — улыбаясь, спрашивает Овечка.
— Ну, знаешь, из провинции, и звать тебя Эмма, и он тебя Овечкой зовет… Говорят, вы в Померании еще бумазейное белье носите. Нет, Ганс, что это ты придумал, такая девушка — и вдруг Овечка… Да она у тебя валькирия, грудь высокая, гордый взгляд… Ой, только, ради бога, не красней, а то я опять подумаю: настоящая провинциалка.
— Да я и не собираюсь краснеть, — смеется Овечка. — Ну, конечно, у меня высокая грудь. И взгляд гордый. Особенно сегодня. Берлин! Мандель! И такая свекровь! Только вот бумазейного белья я не ношу.
— Да, apropos[1] о белье… как у вас с багажом? Пусть лучше его доставит на дом транспортная контора. Или у вас мебель?