Этот тост послужил сигналом к уходу. Было без четверти десять, и нужно было возвращаться в коллеж.
Человек с ключами ждал нас у дверей.
— Господин Серьер, — сказал он моему толстому коллеге, шатавшемуся от выпитого пунша, — вы поведете в последний раз ваших учеников в класс. Когда они будут в классе, мы — директор и я — представим им нового учителя.
Действительно, через несколько минут директор, Вио и новый учитель торжественно вошли в класс.
Все встали.
Директор, представляя меня ученикам, сказал довольно длинную, полную достоинства речь, после которой он удалился в сопровождении Серьера, которым пунш все более и более овладевал. Вио остался последним. Он не произнес ни слова, но его ключи говорили за него «дзинь! дзинь! дзинь!» таким страшным, угрожающим языком, что все головы спрятались за крышки пюпитров, и новый учитель сам почувствовал какое-то смутное беспокойство.
Но как только ужасные ключи скрылись за дверью, множество маленьких блестящих, насмешливых глаз обратилось ко мне, и продолжительный шопот пронесся от стола к столу.
Несколько смущенный, я медленно взошел на кафедру. Я старался окинуть класс свирепым взглядом, затем, напрягая голос, я стукнул два раза по столу и крикнул.
— За работу, дети, за работу!.
Так начал Маленький Человек свой первый урок.
VI. МАЛЫШИ
Они не были злы, эти малыши. Они никогда не раздражали меня, и я очень любил их, так как школа еще не наложила на них своей печати и вся душа их отражалась в глазах.
Я никогда не наказывал их. К чему? Разве наказывают птиц?.. Когда они начинали щебетать слишком громко, я кричал: «Тише!», и мои птички тотчас умолкали, по крайней мере, на пять минут.
Старшему из них было одиннадцать лет. Подумайте — одиннадцать лет! А толстый Сервер хвастал, что отлично дрессировал их!..
Я не пытался дрессировать их, я старался быть только добрым по отношению к ним.
Иногда, когда они вели себя хорошо, я рассказывал им сказку… Сказку! Какой это вызывало восторг! Все тетради убирались со столов, чернильницы, линейки, ручки, — все это, как попало, бросалось в пюпитры. Затем, скрестив ручки на столе, ребятишки открывали большие глаза и слушали. Я сочинил для них пять или шесть фантастических сказок: «Концерт кузнечика», «Приключения глупого кролика» и другие. Тогда, как я теперь, Лафонтен был моим любимым святым в литературной календаре, и мои сказки были только переложением его басен; я только примешивал к ним историю моей собственной жизни. Почти во всех говорилось о бедном кузнечике, вынужденном зарабатывать свой хлеб, подобно Маленькому Человеку, о божьих коровках, которые занимались, плача и рыдая, картонажным делом, подобно Жаку Эйсету. Это очень забавляло моих малышей и меня также. К несчастью, Вио не желал, чтобы мы забавлялись таким образом.
Раза три или четыре в неделю ужасный человек с ключами обходил коллеж, чтобы видеть, все ли в порядке… В один из таких дней он явился в мой класс как раз на самом интересном месте рассказа о глупом кролике. При появлении его, весь класс вздрогнул. Дети в испуге смотрели друг на друга, рассказчик остановился… Глупый кролик так и остался с приподнятой вверх лапкой, расставив в испуге свои длинные уши.
Стоя, с улыбкой, у стула, Вио бросил долгий, изумленный взгляд на пустые столы. Он не сказал ни слова, но ключи его свирепо бренчали: «Дзинь! дзинь! дзинь! Болваны! Так здесь не работают!»
Я старался успокоить ужасные ключи.
— Дети, — сказал я, — очень много работали все эти дни… Мне хотелось наградить их сказкой.
Вио ничего не отвечал. Он поклонился, улыбаясь, звякнул еще раз ключами и вышел.
Вечером, во время рекреации, он подошел ко мне и передал мне, улыбаясь и не говоря ни слова, устав, раскрытый на странице 1-й: об обязанностях учителя относительно учеников.
Я понял, что не должен рассказывать сказки детям, и более не рассказывал их.
В продолжение нескольких дней дети были неутешны; они скучали по глупом кролике, и я душевно страдал от невозможности удовлетворить их. Я так любил этих мальчуганов! Мы никогда не расставались… Колония была разделена на три совершенно обособленные отделения: старший класс, средний и младший. Каждое отделение имело свой особенный двор, свой дортуар, свой класс. Таким образом, малыши всецело принадлежали мне. Мне казалось, что у меня тридцать пять детей.