"Каким образом я попал в когти этой твари, я, любящий все простое и доброе, — этого я не могу объяснить тебе, мой бедный Жак. Но клянусь тебе в том, что теперь я окончательно освободился от ее чар, что теперь все, все кончено, раз навсегда кончено… Если бы ты знал, как я был низок и что она делала со мной! Я рассказал ей обо всем — о тебе, о нашей матери, о Черных Глазах… Я умираю от стыда при этой мысли… Я раскрыл перед нею всю свою душу, всю свою жизнь, но она ничего не сказала мне о своей жизни. Я не знаю даже, кто она и откуда она. Однажды я спросил у нее, была ли она замужем; она расхохоталась в ответ. Знаешь ли, этот маленький рубец у ее рта сделан ударом ножа — на ее родине, на острове Кубе. Я хотел знать, кто нанес этот удар. "Пахеко, испанец" — спокойно ответила она. И ни слова больше. Ну, не глупый ли ответ? Разве я могу знать, кто этот Пахеко? Не обязана ли она подробно выяснить мне все?.. Удар ножом — не совсем обыкновенная вещь, чорт побери! Но, видишь ли, окружающие ее артисты прозвали ее необыкновенной женщиной, и она дорожит своей репутацией… О, эти художники! Я ненавижу их… Живя в мире статуй и картин, эти господа воображают, что, кроме этого, ничего нет на свете; они постоянно говорят о формах, о линиях, о красках, о греческом искусстве, о Парфеноне, о выпуклостях и мастоидах. Они, не стесняясь, рассматривают ваш нос, ваши руки, ваш подбородок. Они интересуются только тем, типично ли ваше лицо, и к какому типу оно приближается, но им нет дела до того, что бьется в вашей груди, нет дела до страстей наших, до наших печалей… Что касается меня, то эти господа нашли, что у меня очень типичная, оригинальная голова, но что мои стихи совершенно лишены оригинальности.
"В начале нашей связи эта женщина думала, что нашла во мне маленького гения, великого поэта мансард. (И надоела же она мне с этой мансардой!) Затем, когда ее кружок доказал ей, что я глуп, она оставила меня при себе — ради типичности моей головы. Но тип мой, заметь, изменялся, смотря по обстоятельствам. Один из ее художников, находивший, что у меня итальянский тип, рисовал с меня молодого пиффераро, другой — алжирского продавца фиалок, третий… я сам не знаю что! Большею частью я позировал для нее, чтобы угодить ей, и оставался весь день в ее гостиной, наряженный в пестрые тряпки, рядом с ее какаду. Мы провели таким образом много часов, я в костюме турка с длинной трубкой во рту, в углу ее кушетки, она — в другом углу кушетки, декламируя с эластическими шарами во рту и восклицая время от времени: "Какое у вас типичное лицо, милый Дани-Дан!". Когда я был турком, она называла меня Дани-Даном, когда был итальянцем — Даниело, и никогда — просто Даниелем… Впрочем, я скоро буду фигурировать на ближайшей выставке картин, и в каталоге будет значиться: "Молодой пиффераро г-жи Ирмы Борель", или: "Молодой феллах г-жи Ирмы Борель". И это буду я… Какой позор!
"Я должен прервать свое письмо, Жак. Я хочу открыть окно и подышать свежим воздухом. Я просто задыхаюсь… Я точно в тумане.
"11 часов.
"Свежий воздух благотворно подействовал на меня. Я буду продолжать письмо при открытом окне. Темно, идет дождь, колокола звонят. Как тоскливо в этой комнате!.. Милая комнатка, которую я так любил!.. Теперь я тоскую в ней. "Она" испортила мне ее, она слишком часто бывала в ней. Ты понимаешь, я был тут же, под рукой, это было очень удобно. О, это совсем не моя прежняя рабочая комнатка!
"Был ли я дома или не был, она бесцеремонно входила ко мне во всякое время, рылась во всех углах. Однажды вечером я застал ее у себя обыскивающей ящик, в котором я храню все, что у меня есть дорогого, — письма матери, твои, Черных Глаз… последние в ящичке с позолотой, который ты хорошо знаешь. Когда я вошел, Ирма Борель держала этот ящичек в руках и старалась открыть его. Я бросился к ней и едва успел вырвать его из ее рук.
"- Что вы тут делаете? — воскликнул я, возмущенный.
"Она приняла торжественный вид.
"- Я не тронула писем вашей матери, но эти письма принадлежат мне, я требую их… Отдайте мне ящик!
"- Что вы будете делать с ним?
"- Я хочу прочитать письма, находящиеся в нем.
"- Никогда! — воскликнул я. — Я ничего не знаю о вашей жизни, между тем как вы знаете мою до малейших подробностей.
"- О, Дани-Дан! (в этот день я изображал турка), о, Дани-Дан! Можете ли вы упрекать меня в этом? Разве вы не входите ко мне во всякое время? Разве вы не знаете всех, кто бывает у меня?..
"Говоря это самым мягким, вкрадчивым голосом, она старалась взять у меня из рук шкатулку.
"- Хорошо, — сказал я, — я дам вам ящик, но с условием…