— Неужто вы боитесь этого недомерка? И что же он сделает — превратит вас в лягушку?
— Кстати, а лягушками нас попотчуют? Обожаю лягушачьи лапки! — заявил пузатый тип с бородой веером.
— Все что угодно, только бы не улитки с лошадиным легким и не петушиный гребень, рубленный со свиной кишкой! — поморщилась подружка невесты, девица в соломенной шляпе с зелеными перьями. Шляпа была похожа на курицу, которая по глупости изготовилась к взлету.
Мельхиор тем временем сидел, скрестив ноги, в увитой плющом беседке перед рестораном и расстреливал камешками отважного дрозда.
«Беру свои слова обратно, о Отец Всемогущий! Да разверзнутся хляби небесные — так ей и надо, этой Марии. Не может отказаться от сладкого, вот и разнесло ее, а ведь когда она выступала в кордебалете, ножки у нее были весьма соблазнительные… И взбрело же ей в голову забросить антраша и заделаться костюмершей, да еще с инспектором сцены спуталась, замуж за него вышла! Аженор Фералес всегда меня презирал. Этот задохлик мнит себя слоном перед моськой, однако же и моська — страшная сила, если в ней зверя разбудить, стоило бы ему об этом задуматься, грубияну несчастному! А какую он рожу скроил, когда Мария попросила меня остаться! Девицы — они все такие, уж я-то знаю. Когда я пробираюсь к ним в раздевалку после занятий танцами и щиплю за разные места, им это нравится. Они, конечно, визжат и куксятся, оперные крысятки, всякий раз, как мне приходит в голову поиграть с ними в кошки-мышки, но Ты не верь их возмущенным воплям, о Всемогущий, — в глубине души каждая из них ждет не дождется, чтобы я с ней пошалил».
Внезапно Мельхиора одолели усталость и отвращение, шумная толпа гостей показалась сборищем призраков, принявших человеческий облик.
— Прожорливые твари! Сейчас всё слопают и не поделятся! Ну ничего, они скоро поплатятся, слышишь, ты, шерсти клок?
Последние его слова были обращены к белке, которая при виде неподвижно сидящего человечка потеряла бдительность и, осмелев, подобралась совсем близко. Беличьи шустрые глазки с любопытством рассматривали круглую голову в темных, едва тронутых сединой кудрях, лицо с редкими морщинками, ямочку на подбородке. И когда Мельхиор вдруг резко вскочил — у зверька чуть инфаркт не случился, хотя ростом человечек оказался не выше десятилетнего ребенка. Белка заполошно метнулась прочь от чудовища, несколькими скачками взобралась на вершину вяза и нервно запрыгала там с ветки на ветку.
Некоторое время Мельхиор рассеянно наблюдал за ее кульбитами. Теплый ветерок колыхал кроны деревьев, поодаль от водопада двое муниципальных служащих жгли выкорчеванные пни, и вскоре ноздрей маленького человека достиг запах дыма. Рыжая шкурка, мелькающая в листве, вдруг обернулась языком пламени, вызвав у него странное ощущение, в котором смешались растерянность и возбуждение.
Огонь уже пожирал костюмы, раскаленные челюсти рвали ткань. Девочка завизжала. Когда Мельхиор подхватил ее на руки, легкую и хрупкую, как соломинка, когда он помчался по узким галереям к старым кухонным помещениям особняка Шуазеля, чувствуя, как трепещет детское сердце возле его груди, неземное блаженство вытеснило страх… Но пламя жарко дышало в затылок, подгоняя. Наконец Мельхиор поставил свою ношу на пол и распахнул дверь черного хода. Теперь они были в безопасности…
Белка проскакала вниз по стволу вяза, порскнула в густую траву рыже-алой молнией. Мельхиор вздрогнул и встряхнулся, пытаясь преодолеть слабость, парализовавшую члены и разум. Нужно было во что бы то ни стало совладать с темной стороной своего существа, подавить агрессию, рвущуюся наружу.
Он подошел к ресторану и заглянул внутрь, сплющив нос о стекло витрины. Рассматривая балерин и костюмерш, человечек тщился вспомнить их прежних, тех молоденьких учениц балетной школы, дразнивших его чувства. Он окинул взглядом Ольгу Вологду и постарался представить, какой она была двадцать лет назад — девочка в вызывающем русском наряде, в расшитой узорами блузке, туго охватившей едва наметившуюся грудь, в розовом трико, облегающем стройные ножки… И пожал плечами, не в силах разглядеть в величественном силуэте того подростка, которым она могла быть. Как жаль, что, взрослея, восхитительные создания превращаются в великанш с непривлекательными округлостями!
Мельхиор со вздохом переключил внимание на мужскую половину сборища и приметил двух завсегдатаев оперного закулисья. Сидя по правую руку от Ольги Вологды, обгладывал куриное крылышко Ламбер Паже. Этот человек играл на бирже, страстно увлекался балетом и бельканто и не пропускал ни одной генеральной репетиции в Опера. Во внешности его было что-то британское — блекло-голубые глаза, аристократическая худоба, рыжие волнистые волосы. Его собрат по увлечению, владелец скобяной лавки Анисэ Бруссар, шумный красномордый волокита, атаковал под столом мыском штиблеты оборки на подоле своей соседки, распутной костюмерши. «Разожрался, толстяк, руки вон уже не опускаются, как будто подмышками по арбузу, а всё туда же», — прокомментировал про себя Мельхиор.