Среди приглашенных оказался и кларнетист Тони Аркуэ — длинноволосый щеголь, единственный из музыкантов оркестра Опера, кого маленький человек старательно избегал, — а также скрипач Жоашен Бланден, бонвиван и пьяница. Бланден нравился женщинам — их прельщали атлетическая фигура и обрамленный короткой бородкой ангельский лик, трогательная детская припухлость которого грозила с годами обернуться одутловатостью.
Новобрачный Аженор Фералес — его выпуклые глаза казались огромными за толстыми стеклами очков в черепаховой оправе, отчего он походил на филина, — пригласил на торжество, помимо перечисленных господ, еще отставного пожарного, служившего когда-то в Опера, старшину рабочих сцены и подмастерье из костюмерного цеха. Все трое были ничем не примечательны и как один таращились разинув рот на соблазнительную Марию. «Берегись, Аженор, скоро твоя благоверная скушает с потрохами этого молокососа, которому она преподает портняжное ремесло. Опозорит тебя, уж можешь не сомневаться! Пусть я ошибка природы, но ума у меня поболее будет, чем у иных прочих».
— Дамы и господа, нас ждет десерт под открытым небом! Все на лужайку! Идемте же, глядите, как распогодилось!
Человечек, услышав призыв Аженора, проворно шмыгнул в заросли бересклета.
Официанты вынесли из ресторана стол, и двое поварят водрузили на него произведение кондитерского искусства: большой торт в форме дворца Гарнье. Гости между тем, стоя возле стульев, уже притопывали от нетерпения и, когда все было готово, набросились на лакомство.
Мельхиор из своего укрытия мрачно наблюдал за кулинарным абордажем: «Ну обжоры! Чтоб у них заворот кишок приключился!»
Тони Аркуэ поднял бокал:
— За здоровье новобрачных! И за ваше, Ламбер! Не вас ли, часом, я имел удовольствие видеть в прошлое воскресенье на ипподроме Лоншан? Вас, могу поклясться! Оно и неудивительно — где биржа, там и скачки. Игроки рознятся лишь толщиной мошны, потому одним — горы золота, другим — кучи лошадиного навоза.
Ламбер Паже выслушал его в оскорбленном молчании, открыл было рот, чтобы ответить наглецу, но, заметив, что Аженор Фералес делает ему знаки отойти в сторонку, все так же молча последовал за новобрачным.
При виде двоих мужчин, приближающихся к кустам бересклета, Мельхиор залег на землю, и правильно сделал — Фералес и Паже остановились как раз напротив, так что их ботинки оказались у него перед носом.
— Полно вам, старина Ламбер, не обращайте внимания на всякий вздор в такой прекрасный день — у меня же свадьба! А этот беспардонный Аркуэ просто рисуется перед дамами, ему все равно кого подначивать — лишь бы вывести из себя. Могу я предложить вам сигару?
Маленький человек, затаив дыхание в страхе быть обнаруженным, не упускал ни слова из разговора.
— Признаться, я вынужден был его пригласить, — продолжал Аженор Фералес, — хотя глаза б мои этого хама не видели. Увы, приходится принимать в расчет дипломатические соображения: пока он пользуется благосклонностью прима-балерины, я буду с ним предельно вежлив. Несмотря на то что на прошлой неделе он меня публично унизил.
— Неужели?
— Да-да, устроил мне выволочку перед персоналом. Он, видите ли, по окончании репетиции хватился какой-то бесценной рукописи и прилюдно обвинил меня в краже, мерзавец этакий! А вечером я, как всегда, обходил сцену и зрительный зал и нашел пропажу. — Аженор сердито пыхнул сигарой. — Представьте себе, рукопись завалилась между пюпитром и перегородкой оркестровой ямы! Я отправил Шалюмо к Аркуэ вернуть потерю — и что вы думаете, музыкантишка меня поблагодарил? Не тут-то было!
— А что за рукопись? — поинтересовался Ламбер Паже.
— Либретто оперы-балета, сочиненное… ни за что не догадаетесь кем! — Аженор Фералес, предвкушая изумление собеседника, неспешно выпустил облачко сигарного дыма и лишь затем торжественно объявил: — Ольгой Вологдой!
— Вы шутите?! — оправдал его ожидания Паже. — Она сочинила либретто? Вот уж позвольте не поверить!