Алисон, в отличие от матери, чья сонливость была вызвана таблетками, была сонлива от природы. Она казалась наиболее счастливой, когда лежала в постели, спрятав голову под подушкой и видя радужные сны, которые, впрочем, никогда не помнила утром. Алисон целый день мечтала о том, как ляжет в постель, и стремглав неслась в спальню, как только на улице темнело. Эдди, которая в жизни не разрешала себе спать больше шести часов в сутки, ужасно возмущало это качество ее старшей внучки. Она не раз водила Алисон в больницу, чтобы сдать анализы на мононуклеоз и энцефалит, но все они показывали отрицательный результат.
— Она просто растет, — говорил доктор Бридлав Эдди. — Подросткам необходим полноценный отдых.
— Но не шестнадцать часов! — возмущенно парировала Эдди. Она прекрасно понимала, что доктор ей не верит, она также подозревала (причем справедливо), что именно он выписывал Шарлот транквилизаторы, от которых та ходила, как в замедленной съемке, и практически ничего не соображала.
— Да хоть семнадцать часов, — сказал доктор Бридлав, усевшись половиной увесистых ягодиц на край своего стола и глядя на Эдди холодным, пронзительным взглядом профессионала. — Оставьте девочку в покое, хочет спать — пусть спит.
— Как ты можешь спать так долго? — С любопытством спросила однажды Харриет сестру.
Алисон пожала плечами.
— Тебе не скучно спать?
— Мне скучно, когда я не сплю.
Харриет поглядела на сестру с сочувствием. Она ее прекрасно понимала. Скука была их злейшим врагом, и Харриет храбро сражалась с ней, но иногда скука доводила и ее до состояния такой одурманенной слабости, что ей казалось, будто она нанюхалась хлороформа. Но сегодня Харриет чуть не прыгала от нетерпения в предвкушении одиночества и, спустившись в гостиную, вместо шкафчика с ружьями направилась к отцовскому столу. Там хранились вещи, которые ей не полагалось трогать (от этого еще более интересные), — свидетельства о рождении, золотые монеты, ножики и старые чеки. Пошарив в верхнем ящике, Харриет вытащила оттуда пластиковый секундомер с красным циферблатом — подарок какой-то финансовой компании.
Она уселась на тахту, набрала полную грудь воздуха и включила таймер. Гудини умел задерживать дыхание более чем на три минуты: это и позволило ему исполнять большинство трюков. Что ж, сейчас Харриет узнает, на что способна она.
Десять секунд. Двадцать. Тридцать. Харриет почувствовала, что кровь начинает стучать в висках.
Сорок. Сорок пять. Глаза начали слезиться, удары сердца раздавались где-то внутри глаз. На пятидесяти все тело сковал спазм, и ей пришлось зажать рот и нос, чтобы не вздохнуть.
Пятьдесят восемь, пятьдесят девять. Слезы лились из глаз, Харриет не могла сидеть, она вскочила и закружила по гостиной, махая руками, пытаясь остановить взгляд хоть на чем-то — двери, столе, ковре, своих выходных туфлях, оставленных у ковра. Комната прыгала у нее перед глазами в одном ритме с ударами сердца, которые становились все сильнее, пока не превратился в громовые, а стена газет не закачалась, как при землетрясении.
Шестьдесят пять секунд. Розовые полоски на занавесках превратились в кроваво-красные с ярко-белым пульсирующим пятном посередине, от которого, как щупальца осьминога, расползались в стороны полосы темноты. Где-то рядом зудела оса, нет, не рядом, а прямо у нее в голове, и вдруг комната закружилась и полетела все быстрее и быстрее, и она уже не могла больше зажимать нос, с мучительным всхлипом сделала вдох и упала на тахту, едва успев нажать на кнопку «стоп».
Какое-то время Харриет неподвижно лежала на тахте, пытаясь отдышаться и прислушиваясь к своим ощущениям. Комната ходила ходуном, в голове рассыпались звоном хрустальные колокольчики, мысли путались, как шерсть, не смотанная в клубок. Она не могла понять, где кончается зрение и начинается осязание, где вкус переходит в запах.
Когда красные угольки в глазах начали постепенно гаснуть, Харриет посмотрела на секундомер — минута и шестнадцать секунд. Для первого раза это был неплохой результат, да только Харриет чувствовала себя как-то странно — черные колокольчики все так же звенели в ушах, хрустальные молоточки стучали не переставая. Она попробовала подняться, но тут же упала обратно на тахту — пол под ней ходил ходуном, как волны на море в хороший шторм.
Что ж, никто и не обещал, что будет легко. Если бы все люди в мире могли задерживать дыхание, подобно Гудини, на три минуты, как бы он тогда смог прославиться?
Харриет медленно поднялась и тихонько посидела, пока в голове у нее не просветлело окончательно. Потом встала и несколько раз нагнулась, чтобы проверить, кружится ли голова. Все нормально. Тогда она снова вдохнула как можно глубже, запустила секундомер и стала ждать. В этот раз она решила не смотреть на циферблат, а думать о чем-нибудь совершенно постороннем.