Раздался топот трех пар ног, и трое детей появились на пороге гостиной.
Эдди подняла бровь.
— Кого я вижу? Какая хорошенькая маленькая девочка! Как ее зовут? — Она с притворным изумлением прищурилась, делая вид, что не узнает Хилли. Вообще-то он напоминал ей Робина, хоть и с длинными волосами, и поэтому она втайне его любила, но не могла удержаться, чтобы хоть немного не подразнить. — Ах, Хилли, неужели это ты? Прости, я не разглядела тебя за твоими чудесными золотыми локонами…
Хилли презрительно фыркнул:
— Мы тут рассматривали ваши старые фотки.
Харриет незаметно пнула его сзади ногой под коленку.
— Ну, не знаю, что может быть интересного в моих старых фотографиях, — сказала Эдди рассеянно. — Девочки, — обратилась она к внучкам, — я думала, вы захотите похоронить кошку в вашем собственном дворе, поэтому попросила Честера выкопать яму.
— А где Винни? — спросила Алисон. Ее голос был хриплым от слез, лицо распухло так, что глаз почти не было видно. — Где она? Где ты ее оставила?
— В сарае у Честера. Она завернута в полотенце. Думаю, вам не стоит ее разворачивать.
— Ну, давай, Харриет, — сказал Хилли, подталкивая ее локтем в бок. — Разверни ее, давай посмотрим.
Они с Харриет стояли бок о бок в темном сарае для инструментов и смотрели на маленький сверток, замотанный в голубое полотенце и лежащий на скамье. Алисон, все еще плача, рылась у себя в комнате по полкам в поисках старого свитера, на котором когда-то Винни любила спать, чтобы положить его в могилу.
Харриет взглянула на улицу сквозь пыльное окно сарая. В углу сада виднелась фигура Честера, склонившегося над ямой с лопатой в руках.
— Ладно, давай, — сказала она, — только быстро, пока сестра не вернулась.
Только гораздо позднее Харриет сообразила, что именно тогда она в первый раз увидела смерть и потрогала руками мертвое существо. Она не ожидала, что шок будет столь сильным. Бок кошки был холодный и твердый, и по пальцам Харриет пробежала неприятная дрожь.
Хилли наклонился, чтобы лучше рассмотреть мертвое животное.
— Фу, гадость, — сказал он.
Харриет погладила рыжую шерсть. Она была все такая же мягкая, несмотря на деревянную твердость застывшей плоти. Лапы кошки были растопырены, словно ее собирались бросить в таз с водой, а глаза, при жизни такие яркие, ясные, зеленые, подернуты полупрозрачной пленкой.
Хилли нерешительно дотронулся до кошки.
— Уу-уу, — вскрикнул он, отпрыгивая назад, — какая мерзость!
Но Харриет, не моргнув глазом провела пальцем по боку Винни, задержавшись на почти голом участке ее тела, где шерсть так и не выросла. Когда-то кошка никому не давала прикоснуться к этому месту, даже Алисон не подпускала, шипела, царапалась. А сейчас она лежала, не шевелясь и не реагируя ни на что. Рот ее застыл в оскале, острые зубы — как на ладони.
Так вот что это за секрет, который знали и капитан Скотт, и Лазарь, и Робин и который сейчас постигла кошка Винни, так вот каков этот переход от жизни к витражному церковному окну! Когда Скотта нашли, он лежал в спальном мешке рядом со своими товарищами — их мешки были застегнуты наглухо. Рядом с ним лежал его дневник. Последняя запись в нем гласила: «Как жаль, мне кажется, что я больше не смогу писать». То было в Антарктиде, понятное дело, что тела полярников застыли, но сейчас на дворе стоял теплый май, и, тем не менее, от мертвого тельца Винни веяло ледяным холодом.
— Давай поспорим, что ты побоишься дотронуться до глаза? — спросил Хилли, придвигаясь к ней поближе.
Харриет не слушала его — образы и обрывки мыслей, сметая друг друга, неслись перед ее глазами: слова, сползающие с замерзающей руки на бумагу, все неразборчивее, все бледнее; темнота, которую человек был не в силах преодолеть, вечный ужас загадочного перехода от бытия… к чему?..
— Ты что, боишься? — спросил Хилли, кладя Харриет руку на плечо.
— Заткнись и убери руку, — отрезала она, передергивая плечами.
Снаружи раздался голос матери — их звали ужинать. Харриет быстро набросила полотенце на голову мертвой кошки и повернулась к Хилли.
— Пойдем, — сказала она, — пора предать тело земле.
Ее сердце стучало мучительно, глухо; что-то сродни не страху, а скорее звериному гневу поднималось в ее душе.
Хотя миссис Фонтейн и не имела отношения к смерти кошки, она все равно от души порадовалась этому событию. Как обычно, она спряталась за кухонной занавеской, где проводила большую часть дня, наблюдая за жизнью соседей, и увидела, что Честер роет яму. Потом к яме подошли трое детей и встали по краям. Младшая девочка — Харриет — держала в руках голубой сверток. Старшая плакала.
Миссис Фонтейн спустила очки в перламутровой оправе на нос, вдела руки в рукава длинной вязаной кофты (на улице было тепло, но она легко простужалась), скатилась вниз по заднему крылечку и подошла к забору.
Воздух был свежий, легкий ветерок качал головки цветов (как можно запускать лужайку до такой степени?) на участке Шарлот. В шелковистой зелени, еще не успевшей побуреть от летнего зноя, яркими точками светились ранние фиалки, начинали зацветать маргаритки, а одуванчики уже отцвели и теперь рассылали по округе сотни прозрачных парашютистов. Плети глицинии свешивались с крыльца, тонкие, нежные, как морские водоросли. Они так сильно опутали дом, что опор крыльца почти не было видно, еще немного — и оно обрушится под их тяжестью, ведь все знают, что глициния — паразитирующая лоза. Сколько раз она говорила об этом Шарлот, но нет, некоторые люди готовы учиться только на своих ошибках.
Миссис Фонтейн постояла некоторое время у забора, ожидая, что дети поздороваются с ней, однако те не смотрели в ее сторону и продолжали свою странную церемонию.
— Дети, что это вы там делаете? — спросила она наконец сладким голосом.
Все трое испуганно взглянули на нее, прямо как потревоженные олени.
— Вы что, хороните кого-то?
— Нет! — крикнула младшая девочка, Харриет, причем грубым тоном, что совсем не понравилось миссис Фонтейн. Надо же, какая грубиянка растет.
— А похоже, что хороните. Наверное, эту вашу старую противную кошку.
Ответа не последовало. Миссис Фонтейн еще ниже спустила очки с носа и внимательно присмотрелась. Ну да, старшая девочка плачет. Надо же! Она слишком большая для таких глупостей. А маленькая опускает сверток в яму.
— Да-да, именно так. — Миссис Фонтейн от радости закашлялась. — Меня не обманете. Хорошо, что мерзавка сдохла, а то ведь каждый день сюда бегала, всю мою машину лапами перепачкала.
— Не обращай на нее внимания, — сквозь зубы сказала Харриет Хилли. — Вот старая сука.
Хилли никогда раньше не слышал, чтобы Харриет употребляла бранные слова, и ощутил, как холодок запретной радости пополз у него по спине.
— Сука, — сказал он более внятно, смакуя дурное слово.
— Что такое? — спросила миссис Фонтейн. — Это кто такое сказал?
— Заткнись, — тихо сказала Харриет Хилли.
— Кто из вас это сказал, признавайтесь? Девочки, кто это там с вами?
Харриет опустилась на колени, руками стала зачерпывать пригоршни земли и бросать их на полотенце.
— Быстро, Хилли, — сказала она. — Помоги мне.
— Кто там с вами? А ну-ка быстро говорите мне, а то я сейчас пойду и позвоню вашей маме.
— Вот дерьмо, — сказал Хилли, использовав, таким образом, весь свой запас дурных слов, и опустился на колени рядом с Харриет. Алисон стояла над ними, закусив губы, слезы неудержимо катились по ее лицу.
— Дети, отвечайте мне немедленно, слышите?
— Подождите! — вскричала вдруг Алисон. — Стойте! — Она повернулась и со всех ног бросилась к дому. Харриет и Хилли застыли у кошачьей могилы по локоть в земле.
— Куда это она побежала? — прошептал Хилли и перепачканной рукой пришлепнул у себя на лбу комара.
— Не представляю, — призналась Харриет.
— Ага, так это младший Халл там сидит! — торжествующе провозгласила миссис Фонтейн. — А ну иди сюда немедленно! А то я сейчас позвоню твоей маме. Иди сюда, кому сказала!