P.S. Я думаю, Вы догадались, кто это писал.
Внизу страницы Харриет приклеила маленькую фотографию Аннабел, которую она вырезала из газеты, на огромную желтушную голову мистера Дайла, вырванную из «Желтых страниц». Его глаза вылезали из орбит от деланого энтузиазма, а на голове красовалась корона, на которой прыгающими черными буквами было начертано:
«ШЕВРОЛЕ ДАЙЛА» — ТАМ, ГДЕ СБЫВАЮТСЯ МЕЧТЫ!
БЕСПРОЦЕНТНЫЙ КРЕДИТ НА НЕОГРАНИЧЕННЫЙ СРОК!
Харриет хотела было написать мистеру Дайлу угрожающую записку, стилизовав ее под каракули Кертиса, но потом решила, что это будет несправедливо по отношению к бедному мальчику-дауну. Она симпатизировала Кертису, особенно после того, как он практически напал на мистера Дайла.
Харриет перевернула страницу и написала:
Цели на лето Харриет Клив-Дюфрен
Харриет с беспокойством уставилась на написанные слова. Ею все больше овладевало какое-то странное тоскливое ощущение потерянного времени, жизни, проходящей мимо, хотелось бежать из дома, уехать куда-нибудь очень далеко, чтобы путешествовать по всему миру и вершить великие дела. Она точно не знала, что именно ей хотелось совершить, но это должно было быть что-то великое, мрачное и ужасно сложное.
Харриет перевернула назад несколько страниц и открыла книжку на списке великих людей. Жанна д'Арк была не сильно старше ее, когда возглавила целую армию и вела в бой войска во имя Бога и своего короля. А отец Харриет на прошлое Рождество подарил ей унизительно детскую настольную игру «Кем я стану, когда вырасту?». И не важно, как часто Харриет в нее играла, ей все равно всегда выпадала одна из четырех профессий: учительница, балерина, домохозяйка или медсестра.
Такое будущее Харриет не интересовало вообще. Это пусть Алисон серьезно обдумывает шаги своей скучной и предсказуемой женской «карьеры» — колледж, свидания, замужество, материнство. Вот уж глупость так глупость! Харриет в жизни не выйдет замуж и уж точно никогда не будет иметь детей. Вообще, ее любимым героем был Шерлок Холмс, а ведь он даже не был реальным человеком. А Гарри Гудини? Вот кто был великим мастером гворить невозможное, его искусство никто так и не смог превзойти, но больше всего Харриет впечатляло, что Гудини был специалистом по части побегов. Никакая тюрьма в мире не могла остановить его, ни смирительные рубашки, ни запертые сундуки, сброшенные в быстрые реки, ни гробы, закопанные на три метра под землю.
Как же ему удавалось выбираться из ловушек и камер, если, конечно, он не жульничал? Харриет казалось, что она нашла ответ на этот вопрос: просто он не боялся. У святой Жанны в помощниках ходили сами ангелы Господни, но у Гудини не было такой божественной поддержки, ему приходилось усмирять страх самому. В биографии Гудини Харриет прочитала, что в ходе упорных тренировок он научился загонять приступы клаустрофобии в подкорку головного мозга, не думать о смерти от удушья, не бояться темноты, воды, холода или огня. Когда его, скованного по рукам и ногам, бросали в запертом сундуке на дно реки, он не терял на испуг ни мгновения, потому что знал: позволь он себе хоть на долю секунды расслабиться, почувствовать головокружение, потерять ориентацию — и ему уже никогда не выплыть на поверхность.
В чем заключался секрет Гудини? В ежедневных тренировках, конечно. Каждый божий день он погружался в ванну с ледяной водой, он проплывал невероятно длинные расстояния, он мог задержать под водой дыхание на целых три минуты. Конечно, ванны со льдом здесь найти практически невозможно, но упражнения по плаванию и задержке дыхания Харриет могла начать прямо сейчас.
На кухне послышались голоса — это вернулись из церкви мать и Алисон. Харриет услышала тихий, чуть капризный голос сестры, произносящий что-то нечленораздельное, быстро спрятала блокнот под белье и сбежала вниз по лестнице.
— Детка, не надо говорить «ненавижу», это плохое слово, — рассеянно произнесла Шарлот, поглаживая Алисон по руке. Мать и дочери, все еще в воскресных платьях, сидели за кухонным столом и ели холодного цыпленка, которого им приготовила на обед Ида Рью.
Алисон сидела не шевелясь, уставившись в свою тарелку, и жевала дольку лимона, выловленную из стакана с остуженным чаем. Несмотря на то, что она положила себе изрядную порцию цыпленка, есть она его, видимо, не собиралась — возила вилкой куски по тарелке и складывала их в неаппетитные кучки (эту ее привычку Эдди просто ненавидела).
— Ну, мама, я не понимаю, почему Алисон не может говорить «ненавижу», — вступилась Харриет. — «Ненавижу» — совершенно нормальное слово.
— Это невежливо.
— А в Библии оно постоянно употребляется. Господь ненавидит это, Господь ненавидит то, он практически на каждой странице что-нибудь ненавидит.
— Ну и что, а вам это слово произносить не следует.
— Ну, хорошо, — выпалила Алисон. — Я терпеть не могу миссис Биггс. — Миссис Биггс была воскресной проповедницей в классе Алисон.
Шарлот, как всегда глядевшая на мир сквозь дымку транквилизаторов, слегка нахмурилась от удивления. Ее старшая дочь была такой милой, тихой девочкой. Что это на нее нашло? «Ненавижу» по характеру гораздо больше подходило Харриет.
— Что ты говоришь, детка? Миссис Биггс — премилая старая дама, и к тому же лучшая подруга твоей тети Аделаиды.
— Все равно я ее ненавижу! — упрямо повторила Алисон, возя лист салата кругами по своей тарелке.
— Ну, знаешь, милочка, ненавидеть человека только за то, что он не захотел молиться о твоей мертвой кошке, по крайней мере глупо.
— Интересно почему? Она ведь заставляла нас молиться о том, чтобы Сисси и Аннабел Арнольд выиграли соревнование по художественной гимнастике.
Харриет возмущенно сказала:
— Ну да, и этот придурок мистер Дайл тоже заставлял нас молиться за этих дур. Наверное, потому, что их отец — дьякон.
Алисон осторожно положила вилку на край тарелки.
— Я буду молиться о том, чтобы у них из рук выпали ленты и обручи. А воскресная школа пусть вообще сгорит.
— Девочки, девочки, — рассеянно сказала Шарлот. Ее затуманенному сознанию, было не под силу задержаться надолго на одном предмете и она поинтересовалась: — А вы уже сходили в медицинский центр, сделали прививки от тифа?
Когда от изумленных девочек не последовало ответа, Шарлот продолжала более твердым голосом, укоризненно помахивая пальцем:
— Первым делом в понедельник утром отправляйтесь туда и сделайте прививки. И от столбняка тоже, не забудьте! А то когда все лето бегаешь босиком, купаешься вместе с коровами и тому подобное, надо быть абсолютно уверенным…
Ее голос постепенно затихал и умолк на середине фразы. Харриет и Алисон мрачно переглянулись. Они в жизни не купались вместе с коровами, даже коров-то толком не видели. Их мать снова думала о собственном детстве и путала прошлое с настоящим, и, когда это случалось, девочки не знали, как реагировать.
Ступая как можно тише, чтобы не разбудить мать и сестру, Харриет спустилась в гостиную. Она все еще была в своем воскресном платье с ромашками и в белых носках, ставших от грязи снизу серыми. Было девять тридцать вечера, и в доме уже полчаса, как все спали.
Алисон, в отличие от матери, чья сонливость была вызвана таблетками, была сонлива от природы. Она казалась наиболее счастливой, когда лежала в постели, спрятав голову под подушкой и видя радужные сны, которые, впрочем, никогда не помнила утром. Алисон целый день мечтала о том, как ляжет в постель, и стремглав неслась в спальню, как только на улице темнело. Эдди, которая в жизни не разрешала себе спать больше шести часов в сутки, ужасно возмущало это качество ее старшей внучки. Она не раз водила Алисон в больницу, чтобы сдать анализы на мононуклеоз и энцефалит, но все они показывали отрицательный результат.
— Она просто растет, — говорил доктор Бридлав Эдди. — Подросткам необходим полноценный отдых.
— Но не шестнадцать часов! — возмущенно парировала Эдди. Она прекрасно понимала, что доктор ей не верит, она также подозревала (причем справедливо), что именно он выписывал Шарлот транквилизаторы, от которых та ходила, как в замедленной съемке, и практически ничего не соображала.