– Ты мне так и не сказал, где найти этого Дэнни.
Пембертон вздохнул:
– Слушай, Гарриет, – сказал он. – Дэнни Рэтлифф – мой ровесник, ясно? А вся эта история с Робином случилась, когда мы были в четвертом классе.
– А может, его убил ребенок? Может, поэтому убийцу так и не поймали.
– Ага, и только ты такая гениальная и обо всем сразу догадалась.
– Значит, говоришь, он в бильярдную ходит?
– Да, и еще в кабак “Черная дверь”. Но вот что я тебе скажу, Гарриет, он тут ни при чем, а если и при чем, то ты все равно к нему не лезь. Их там целая орава, братьев этих, и все чокнутые.
– Чокнутые?
– Ну, я не в этом смысле. В общем. один брат – проповедник, ты и сама его, наверное, видала – он вечно торчит рядом с шоссе, голосит про искупление и прочую фигню. А вот самый старший, Фариш, одно время даже лежал в уитфилдской психлечебнице.
– Почему?
– Потому что лопатой по голове получил, что-то в этом роде. Не помню точно. Их постоянно арестовывают. За угон машин, – добавил он, увидев, как уставилась на него Гарриет. – За кражи со взломом. Не за то, о чем ты думаешь. Если б это они Робина – копы бы давным-давно из них признание вытрясли.
Он взял чек Гарриет, который так и лежал на прилавке.
– Ну ладно, кроха. Это, значит, за тебя и за Эллисон тоже?
– Да.
– А она где?
– Дома.
– И чего делает? – Пем оперся локтями о прилавок.
– Смотрит “Мрачные тени”.
– Как думаешь, будет она летом в бассейн ходить?
– Захочет – будет.
– А дружок у нее есть?
– Парни ей звонят.
– Вот как? – спросил Пембертон. – Это кто еще?
– Она не любит с ними разговаривать.
– Почему?
– Не знаю.
– Как думаешь, а если я ей позвоню, со мной она поговорит? Вдруг Гарриет сказала:
– Знаешь, что я сделаю этим летом?
– Чего?
– Проплыву под водой от одного конца бассейна до другого. Пембертон закатил глаза – Гарриет ему уже поднадоела.
– А еще что? – спросил он. – Снимешься для обложки “Роллинг стоун”?
– Я смогу! Я вчера почти на две минуты дыхание задержала.
– Даже не мечтай, пупсик, – сказал Пембертон, который ни секунду в это не поверил. – Ты утонешь. Придется еще тебя из бассейна вылавливать.
Весь оставшийся день Гарриет читала, сидя на веранде. Был понедельник, поэтому Ида как обычно стирала белье, мать с сестрой спали. Она уже почти дочитала “Копи царя Соломона”, когда из дома, позевывая, вышла Эллисон – босиком, в платье в цветочек, которое, похоже, взяла у матери. Вздохнув, она улеглась на стоявшее на крыльце кресло-качели и, чиркнув по полу большим пальцем ноги, принялась раскачиваться.
Гарриет тотчас же отложила книгу и уселась рядом с сестрой.
– Тебе что-нибудь снилось? – спросила она.
– Не помню.
– Если не помнишь, значит, что-то все-таки снилось?
Эллисон ничего не ответила. Гарриет досчитала до пятнадцати, и снова – в этот раз гораздо медленнее – повторила последнюю фразу.
– Ничего мне не снилось.
– Ты вроде сказала, что не помнишь, что тебе снилось.
– Не помню.
– Эй! – храбро прогундосил кто-то с тротуара.
Эллисон оперлась на локти, привстала. Гарриет, здорово разозлившись, что их прервали, обернулась и увидела Лашарон Одум, чумазую девчонку, которую ей в библиотеке показала миссис Фосетт. За руку она цепко держала блондинистое существо неопределенного пола в замызганной футболке, которая ему даже пупок не прикрывала, а с другой стороны к бедру у нее был примотан младенец в подгузниках. Они стояли в отдалении и, словно дикие зверьки, боясь подойти поближе, таращились на них невыразительными глазками, которые на их загорелых лицах казались до странного блестящими и серебристыми.
– Эй, привет-привет, – Эллисон встала, медленно спустилась по ступеням, осторожно пошла к ним.
Эллисон хоть и была застенчивой, но детей любила – и черных, и белых, и чем меньше ребенок, тем лучше. Она часто заговаривала с грязными оборванцами, которые жили в прибрежных хибарах и забредали сюда с реки, хотя Ида строго-настрого ей это запрещала. “Вшей или лишаев подхватишь, сразу они тебе миленькими быть перестанут”, – говорила она.
Дети с опаской глядели на Эллисон, но убегать не убегали. Эллисон погладила младенца по голове.
– Как его зовут? – спросила она.
Лашарон Одум молчала. Она глядела не на Эллисон, а на Гарриет. Она была еще маленькая, но личико у нее уже было какое-то старческое, осунувшееся, а взгляд – пронзительный, первобытный, серо-ледяной, как у волчонка.
– Я тебя в библиотеке видала, – сказала она.