– Признаться, я тогда подумал, что он решил приударить за Мирой, – сказал Медоуз после долгой паузы. – И не скрою: пристально следил, чтобы этого не случилось. Но не заметил ни намека на попытку сближения. Ни с той, ни с другой стороны. Бог свидетель, у меня на это выработался острый глаз после Варшавы.
– Охотно верю.
– Мне все равно, веришь ты или нет. Такова реальность.
– У него и в этом смысле сложилась известного рода репутация, верно?
– Да, отчасти.
– С кем он крутил романы?
– Если позволишь, я продолжу рассказ по порядку, – сказал Медоуз, разглядывая свои руки. – Не собираюсь распространять грязные сплетни. А меньше всего хотел бы делиться ими с тобой. Здесь и так несут порой столько чепухи, что от этого любого может стошнить.
– Я все равно выясню, – заявил Тернер с помертвевшим лицом. – Просто уйдет больше времени, но это не твоя забота.
– Стоял собачий холод, – продолжал Медоуз. – Льдины плавали по реке. Было так красиво, если ты способен это вообразить. Все организовали, как и обещал Лео: ром и кофе для взрослых, какао для детей. Мы радовались жизни, подобно беззаботным кузнечикам. Отправились мы из Кёнигсвинтера, где сначала зашли к нему в гости и немного выпили на дорожку. А потом поднялись на борт. И с этого момента Лео не оставлял своим вниманием меня и Миру. Он откровенно выделял нас среди прочих и не скрывал этого. Могло показаться, что для него мы были там единственными пассажирами. Мире это понравилось. Он закутал ей плечи шалью, рассказывал анекдоты, шутил… Я ведь не слышал ее смеха ни разу после Варшавы. А она не уставала твердить: «Давно мне не было так хорошо. Уже много лет».
– Какие анекдоты он рассказывал?
– Главным образом истории из собственной жизни. Их у него оказалось великое множество. Например, однажды в Берлине он опрокинул тележку с папками прямо посреди плаца для парадов, где как раз тренировались кавалеристы. И вот картина: старшина гарцует на коне, а внизу Лео возится со своей тележкой… Он мог подражать всем голосам, наш Лео. Вот он говорит как старшина, сидящий верхом, а через секунду – уже кричит басом капрала из охраны. Даже умел изобразить звук горна и все такое. У него просто дар, настоящий талант. Очень занимательный рассказчик Лео… Очень.
Он пристально посмотрел на Тернера, будто ожидал возражений, но лицо Тернера оставалось бесстрастным.
– На обратном пути он отвел меня в сторонку. «На два слова, Артур. Строго между нами», – говорит. В своей обычной манере. Тихо и сдержанно. Ну, ты же знаешь, как у него это получалось.
– Нет, не знаю.
– Всегда сугубо конфиденциально и доверительно. Словно ты для него человек особенный. «Артур, – говорит он мне, – Роули Брэдфилд недавно посылал за мной. Меня хотят перевести в референтуру, тебе в помощь. Но, прежде чем согласиться или отказаться, мне бы хотелось узнать, что ты сам думаешь по этому поводу». Сделал вид, что отдает мне право на окончательное решение, понимаешь? Если идея окажется мне не по нраву, он останется на прежнем месте – вот к чему он клонил. Не скрою, для меня такой разговор стал полнейшей неожиданностью. Я не представлял, как следовало отнестись к его переходу. В конце концов, он считался кем-то вроде всего лишь второго секретаря… И моей изначальной реакцией стало отторжение. Мерещилось здесь что-то глубоко неверное. А еще, если начистоту, я не до конца ему поверил. А потому сразу поинтересовался: «У вас есть хотя бы какой-то опыт архивной работы?» Да, отвечает, но очень давний, однако вернуться в архив было прямо-таки его мечтой.
– Так когда же это было?
– Когда было что?
– Когда он успел приобрести архивный опыт?
– В Берлине, надо полагать. Я не стал выяснять деталей. Даже позже не расспрашивал о подробностях. Все знали: не надо задавать Лео слишком много вопросов о его прошлом, потому что неизвестно, на какой ответ напорешься.
Медоуз покачал головой.
– И вот он стоял передо мной в ожидании решения своей судьбы. Мне его перевод представлялся ошибкой, но как я мог ему это подать в мягкой форме? «Предоставим все Брэдфилду, – сказал я через какое-то время. – Если он вас ко мне направит и вы не возражаете, то работы хватит с лихвой». Скажу откровенно, некоторое время проблема нервировала меня. Я даже собирался обсудить ее с Брэдфилдом, но передумал. Самое лучшее, показалось мне, пустить дело на самотек. Возможно, я больше вообще ничего о нем не услышу. И какое-то время так и было. Состояние Миры снова резко ухудшилось, а потому дома возник кризис типа «кто здесь главный?». К тому же в Брюсселе началась свара из-за цены на золото. И Карфельд с барабанным боем маршировал повсюду во главе своих колонн. Приходилось справляться с делегациями, приезжавшими из Англии, акциями протеста профсоюзов, бывшими коммунистами и еще бог знает с чем. Референтура напоминала растревоженный улей, и вопрос с Хартингом начисто вылетел у меня из головы. К тому моменту его избрали общественным секретарем клуба автолюбителей, но больше мы практически нигде с ним не пересекались. Я хочу сказать, для меня он отошел на самый дальний план. Приходилось думать о слишком многих других вещах одновременно.