Іоганнесъ сѣлъ близъ огня, чтобы осушить обувь. "Тикъ-такъ, тикъ-такъ", говорили стѣнные часы. Іоганнесъ смотрѣлъ на паръ, съ шумомъ вырывавшійся изъ котла, и на маленькіе огоньки, быстро и задорно прыгавшіе по кускамъ угля.
"Ну, вотъ я среди людей", — думалъ онъ. Но это сознаніе не было ему непріятно. Онъ чувствовалъ себя успокоившимся. Люди были добры и ласковы, спрашивали, чего бы ему больше всего хотѣлось.
— Больше всего мнѣ хотѣлось бы остаться здѣсь, — отвѣчалъ онъ.
Здѣсь его оставятъ въ покоѣ, а дома опять наступили бы страданія и слезы. Онъ долженъ былъ бы молчать, а ему бы говорили, что онъ поступилъ дурно. Онъ опять долженъ былъ бы все увидѣть и все опять передумать съ начала.
Хотя онъ очень стремился въ своей каморкѣ, въ отцу и Престо, но рѣшился лучше томиться мечтами, нежели вынести тяжелую, удручающую встрѣчу. Кромѣ того, ему казалось, что здѣсь никто не помѣшаетъ ему думать о Виндекиндѣ.
Виндекиндъ навѣрное ушелъ, думалъ онъ, далеко, въ ту солнечную страну, гдѣ пальмы склоняются въ голубому морю. Ему хотѣлось здѣсь каяться и ожидать Виндекинда. Поэтому-то онъ сталъ умолять добрыхъ людей позволить ему остаться у нихъ. Онъ хотѣлъ помогать имъ ходить за садомъ и цвѣтами, только на эту зиму, такъ какъ въ глубинѣ души онъ надѣялся, что Виндекиндъ вернется вмѣстѣ съ весной.
Садовникъ и его жена подумали, что Іоганнесъ убѣжалъ изъ дому, потому что съ нимъ худо обращались. Они приняли въ немъ участіе и позволили ему остаться у нихъ.
Все шло по его желанію. Онъ остался и помогалъ ухаживать за цвѣтами и за садомъ. Ему дали каморку для спанья и кровать изъ досокъ, окрашенныхъ въ синій цвѣтъ. Оттуда онъ глядѣлъ по утрамъ, какъ мокрые желтые липовые листья проносились мимо окна, а ночью темные стволы, съ которыми звѣзды играли въ прятки, раскачивались во всѣ стороны. Онъ давалъ звѣздамъ имена, и самую свѣтлую изъ нихъ назвалъ Виндекиндомъ.
Цвѣтамъ, которые онъ почти всѣ зналъ еще дома, разсказывалъ онъ свои приключенія, — серьезнымъ большимъ астрамъ, разноцвѣтнымъ цинніямъ, бѣлымъ хризантемамъ, цвѣвшимъ долго, до поздней осени. Когда всѣ другіе цвѣты уже умерли, хризантемы все еще стояли, и даже когда однажды выпалъ первый снѣгъ и Іоганнесъ рано утромъ пришелъ посмотрѣть на нихъ, они все еще поднимали свои веселыя личики и говорили: "Да, мы еще здѣсь! этого ты отъ насъ не ожидалъ"! Они бодро держались, но черезъ три дня и они умерли.
А въ теплицѣ въ это время красовались пальмы и папоротники и висѣли своеобразныя кисти орхидей, во влажномъ, удушливомъ воздухѣ. Съ удивленіемъ смотрѣлъ Іоганнесъ на чудныя чашечки цвѣтовъ и думалъ о Виндекиндѣ. Какъ холодно и безцвѣтно казалось ему все, когда онъ выходилъ наружу, и сырой снѣгъ, съ черными слѣдами отъ ногъ, и шумящіе мокрые скелеты деревьевъ.
Когда снѣжные хлопья цѣлыми часами подъ рядъ безшумно падали, заставляя опускаться вѣтви подъ тяжестью постоянно увеличивавшагося пуховаго слоя, Іоганнесъ охотно шелъ въ лиловатый сумракъ занесеннаго снѣгомъ лѣса. Тамъ была тишина, но не смерть. И это было нисколько не менѣе красиво, нежели лѣтняя зелень, — особенно когда блестящая бѣлизна торчащихъ сучьевъ выдѣлялась на свѣтло-голубомъ небѣ, или когда съ тяжело обремененнаго куста стряхивалась снѣжная листва, разлетавшаяся въ мелкія пылинки.
Въ одну изъ такихъ прогулокъ, когда онъ зашелъ такъ далеко, что вокругъ него не было ничего, кромѣ снѣга и снѣжныхъ вѣтвей, на половину бѣлыхъ, на половину черныхъ, и всякій звукъ, всякая жизнь, казалось, замерли подъ блестящимъ пуховымъ покровомъ, ему показалось, что онъ увидѣлъ, какъ передъ нимъ пробѣжало какое-то маленькое бѣленькое животное. Онъ послѣдовалъ за нимъ; оно не было похоже ни на одно изъ знакомыхъ ему; но когда онъ хотѣлъ его схватить, оно быстро исчезло около одного изъ пней. Іоганнесъ заглянулъ въ круглое черное отверстіе, въ которомъ оно исчезло, и спросилъ себя: "неужели это Вистикъ"?
Онъ мало думалъ о немъ. Вистикъ казался ему дурнымъ, и онъ не хотѣлъ, думая о немъ, ослаблять тѣмъ своего раскаянія. А жизнь у двухъ добрыхъ людей не возбуждала почти никакихъ вопросовъ; онъ долженъ былъ по вечерамъ читать вслухъ изъ большой черной книга, въ которой много говорилось о Богѣ, но онъ хорошо зналъ эту книгу и читалъ разсѣянно. Ночью послѣ прогулки въ лѣсу онъ не спалъ и, лежа на своей постели, смотрѣлъ на холодныя пятна луннаго свѣта на полу. Вдругъ онъ увидѣлъ, что двѣ маленькія ручки показались надъ досками его кровати и крѣпко прицѣпились къ ея краю. Потомъ показалась макушка бѣлой мѣховой шапочки между двумя ручками и въ заключеніе онъ увидѣлъ пару серьезныхъ глазъ, съ высоко надвинутыми бровями.