Я был совсем не уверен, что понимаю, куда он гнет.
— Ааз? Ты пытаешься сказать, что чувствуешь себя ответственным за случившееся с Клади из-за того, что ты не обучил меня больше магии и покеру?
— Да. Нет. Не знаю.
— Но это же глупо!
— Знаю, — ответил он с первой настоящей усмешкой с тех пор, как я вошел в сад. — Именно это-то и заставило меня задуматься об отцовстве.
Я бросил всякую надежду понять его логику.
— Тебе придется объяснить мне это, Ааз. Я сегодня малость туго соображаю.
Он чуть выпрямился, обняв меня одной рукой за плечи.
— Постараюсь, но это будет нелегко, — сказал он почти разговорным тоном. — Видишь ли, несмотря на все, что я говорил, когда проповедовал тебе о том, какой большой проблемой будет Клади, прошло уже очень много времени с тех пор, как я был родителем. Я сидел здесь, пытаясь вспомнить, на что это было похоже. Внезапно, сильно удивило меня понимание, что я на самом деле никогда не переставал им быть.
Я заерзал, почувствовав себя неуютно.
— Выслушай меня. На сей раз я пытаюсь поделиться с тобой некоторыми тяжело усвоенными уроками без крика. Забудь о теориях отцовства! На самом деле, тут все сводится к ощущению гордости тем, что ты никогда не сможешь уверенно считать своей заслугой, и принятию на себя ответственности и вины за то, чего ты либо не знал, либо никак не мог контролировать. На самом деле, тут все обстоит намного сложней, но голый скелет всего этого таков.
— Послушать тебя, так это кажется не особенно привлекательным, — заметил я.
— Во многих отношениях это так и есть. Твой ребенок ожидает от тебя, что ты будешь знать все… сможешь ответить на любой заданный им вопрос и, еще важнее, дашь логическое объяснение тому, что является по существу нелогичным миром. С другой стороны, общество ожидает от тебя, что ты научишь своего ребенка всему необходимому для того, чтобы стать преуспевающим, ответственным членом общины… даже если ты сам им не являешься. Беда в том, что ты для ребенка не единственный источник ввода данных. Друзья, школа и другие взрослые дружно предлагают иные мнения, со многими из которых ты не согласен. Это означает, что если твой ребенок добивается успеха, ты по-настоящему не знаешь, добился ли он его благодаря или вопреки твоему влиянию. С другой стороны, если ребенок собьется с пути, ты всегда гадаешь, не мог ли бы ты сказать или сделать иначе что-то еще, способное спасти положение, прежде чем оно стало совсем швах.
Его рука слегка сжала мое плечо, но я думаю, он сделал это неосознанно.
— Так вот, я был не особенно хорошим родителем… что, хотел бы думать, относит меня к большинству. Я не слишком занимался своими детьми. Бизнес всегда служил хорошим оправданием, но правда в том, что я рад был по возможности предоставить их воспитание кому-нибудь другому. Теперь я понимаю — это происходило потому, что я боялся, что если попробую заняться этим сам, то совершу по неведению или из-за неуверенности какую-то ужасную ошибку. В конечном итоге из некоторых детей вышел толк, а из некоторых… скажем, не совсем. А я остался с саднящим ощущением, что мог бы поступить лучше. Что мог бы добиться большего.
Он отпустил мое плечо и встал.
— Что и приводит нас к тебе.
Я не был уверен, как себя чувствовать — неуютно, от того, что он сосредоточился на мне, или радостно, от того, что он снова принялся расхаживать.
— Я никогда сознательно не думал о тебе, как о сыне, но задним числом понимаю, что многое в том, как я обращался с тобой, вызвано застарелым чувством вины со времен отцовства. В тебе я обрел еще один шанс вылепить кого-то… дать все советы, которые, как я считал, мне следовало дать собственным детям. Если временами казалось, будто я излишне остро реагирую, когда дела идут неважно, то это потому, что в глубине души я вижу в этом свой личный крах. Я хочу сказать, ведь это же мой второй шанс. Время показать, многому ли научили меня предыдущие неудачи, и знаешь что получается? Я теперь уделяю все свое внимание и прилагаю все силы, а дела ВСЕ РАВНО идут вкривь и вкось!
Это ничуть не улучшило моего настроения. Помимо всего прочего, у меня теперь возникло отчетливое ощущение, что я как-то подвел Ааза.
— По-моему, тебе нельзя сказать, будто это твоя вина, Ааз. Я имею в виду, что ты старался изо всех сил и был терпеливее всех, кого я когда-либо знал. Никто не может обучить другого всему, даже если помнит, чему следует учить. У меня есть определенная точка насыщения. После этого мне не усвоить ничего нового, пока не переварю уже полученные знания. И даже тогда — буду честен и скажу прямо — в некоторые вещи я ни за что не поверю, как бы часто ты мне ни втолковывал. Мне придется просто выяснить самому. Ремесленник не может винить себя в неумении, если у него дефектный материал.