- И ты убежал? И не хочешь возвращаться домой?
- Я никогда не возвращусь! Мне нельзя возвратиться! - с убеждением отвечал я.
- Понимаю! - сказал Моулди. - Ты что же там такое стибрил?
- Как стибрил?
- Ну да, стащил. Тебя поймали? Или тебе удалось благополучно улизнуть?
- Как поймали? Я ничего не украл, я просто бежал оттого, что меня там били.
Мальчики недоверчиво переглянулись.
- И неужели ты в самом деле только оттого убежал, что тебя били? - спросил Рипстон.
- Только! Если бы вам задавали такого трезвону, вы не говорили бы "только"!
- А тебе давали там обедать и все такое?
- Давали.
- И у тебя была настоящая постель с простынями, с одеялом, с подушкой?
- Конечно.
- Каково! Он еще говорит "конечно"! - вскричал Рипстон. И неужели ты думаешь, мы поверим, что ты бросил все, и еду, и постель, и убежал из дому только оттого, что тебя били! Ты просто лгунишка.
- Или набитый дурак! - решительно сказал Моулди.
- Не верьте мне, если не хотите, - проговорил я. - Только ясказал вам сущую правду!
- Что же, может, оно и так! - заметил Рипстон. - На свете случаются странные вещи! Только вот я тебе что скажу, мальчик: кто бежит из хорошей квартиры да от хорошей еды только потому, что его бьют, того и стоит оставить без квартиры и без еды, пока он научится ценить их!
- Пусть бы меня бил кто-нибудь с утра до вечера, - заметил Моулди, - только бы дал мне порядочное жилье.
- Ну, ему это было бы невыгодно, Моулди, - смеясь, отвечал его товарищ. - Нет, я не верю, что этот мальчишка убежал от побоев. Он, должно быть, обокрал или поджег кого-нибудь, только не хочет признаться, - боится, что мы выдадим. Оно и понятно! Ведь он нас не знает.
Разговаривая таким образом, мы шли вперед очень скоро.
Впрочем, нам приходилось часто останавливаться, так как у Моулди то и дело падали с ног его огромные сапоги. Мы проходили по таким темным извилистым переулкам, каких я в жизни не видывал. Даже днем путешествие по этим узким мрачным переулкам не могло быть приятно.
А теперь была ночь, темная ночь, и я чувствовал, что каждый шаг удаляет меня от дома. Моя домашняя жизнь была очень горька, но всетаки, по словам моих спутников, я был дурак, что бросил ее. Я начинал чувствовать раскаяние, и слезы выступили у меня на глазах.
Мы шли все дальше и наконец очутились в широкой, освещенной газом улице.
V
Арки
Было уже поздно, около одиннадцати часов, но на улице толпилось множество народа. Нас толкали на каждом шагу, и мы с трудом пробирались вперед.
- Идем скорей! - заметил Рипстон, оборачиваясь ко мне. Теперь нам уже недалеко.
Это замечание обрадовало меня. Когда мы вышли на широкую светлую улицу, я подумал: "В каком прекрасном месте живут мои спутники, и с каким удовольствием я сам стал бы жить здесь!" Но затем меня взяло раздумье. Они сказали, что идут домой, в свое жилище, а меда с собою не звали. Пожалуй, они войдут в тот дом, где живут, а меня оставят среди улицы.
Слова Рипстона: "Пойдем, теперь уж недалеко" - ободрили меня; я решил, что, значит, они приглашают меня к себе.
Вдруг оба мои спутника исчезли. Куда они девались? Может быть, я обогнал их, сам того не замечая?
Хотя это было неправдоподобно, но я все-таки поворотил назад, громко клича их по именам. Никто не отвечал мне. Я побежал опять вперед и изо всех сил крикнул: "Рипстон!" Нет ответа.
Отчаяние опять овладело мною. Может быть, мальчики нарочно сыграли со млой эту злую шутку. Им не хотелось идти со мной, и они бросили меня среди улицы. Может быть, они завели меня совсем не туда, где находится Ковентгарден, и я от него еще дальше, чем был до встречи с ними. Все эти мысли были так печальны, что я не мог совладать со своим горем.
Я прислонился к фонарному столбу и начал громко плакать.
Вдруг я услышал знакомый голос:
- Смитфилд, где ты?
Меня не звали Смитфилдом, но так называлось то место, где меня встретили мои товарищи, и они, не зная моего настоящего имени, прозвали меня так. Голос, услышанный мною, был голос Моулди, я в этом не сомневался.
- Я здесь! - отвечал я. - А вы где?
- Мы здесь. Разве ты не видишь?
Я не видел никого. Голос выходил словно из-под земли. Рядом с теми лавками, перед которыми я теперь очутился, тянулась невысокая стена. В стене, возле самой земли, были проделаны круглые дыры, которые вели куда-то вглубь. Не оттуда ли доносился ко мне этот голос?
Вдруг кто-то схватил меня за руку..
- Это ты, Моулди? - спросил я.
- Конечно, я, - нетерпеливо отвечал он. - Иди же, если хочешь идти!
И Моулди ввел меня в одну из тех круглых пещер, которые были в стене. В лицо мне пахнуло сырым и холодным воздухом. Вокруг было так темно, что за два шага ничего нельзя было разглядеть.
Пройдя несколько саженей в том ужасном проходе, который, как звериная нора, шел вглубь, я почувствовал такой страх, что принужден был остановиться.
- Вы здесь живете, Моулди? - спросил я.
- Здесь внизу, - отвечал он, - надобно еще немножко спуститься. Идем, чего ты боишься?
- Да здесь так темно, Моулди.
- Ты, верно, привык спать на пуховиках, а мы не так избалованы. Идем, не то пусти мою руку, не задерживай меня!
Я изо всех сил уцепился за его руку. Я не знал, что делать. Он, должно быть, почувствовал, как дрожала моя рука.
- Полно, чего тут бояться, малютка! - сказал он почти ласково. - Пойдем скорей, там мы найдем фургон или телегу и охапку соломы - будет на чем прилечь.
Я пошел с ним дальше в темный сырой проход.
Проход этот так круто спускался вниз, и был такой скользкий, что, будь я в башмаках, я, наверное, раз десять упал бы. Я старался ободрить себя, думая о том, как недурно будет в конце этого прохода найти телегу с соломой, о которой говорил Моулди, и улечься на ней. Какой добрый мальчик Моулди, что так гостеприимно предлагает мне разделить с ним постель! Мы спускались все ниже и ниже, а ветер, дувший нам в лицо, становился все холоднее.
Наконец мы догнали Рипстона. Он заворчал на нас, что мы так замешкались, и предсказывал, что теперь не найдется ни одной пустой телеги.
- Куда мы пойдем? - спросил я несмело. - Куда ведет эта дорога?
- В реку, если идти все прямо, - смеясь отвечал Рипстон.
- Чего ты его пугаешь? - добродушно вмешался Моулди. Да, Смитфилд, дорога ведет в реку, если идти по ней все прямо, но мы не пойдем прямо, мы свернем в сторону.
Я не помнил себя от страха и шел вперед потому, что если бы я вздумал воротиться, то не нашел бы дороги. Кругом было попрежнему темно. Моулди вел меня за руку, а Рипстон шел сзади, напевая какую-то веселую песенку. Мы свернули в сторону и спустились вниз по лестнице. Дойдя до самой нижней ступени, Моулди сказал:
- Ну, вот мы и пришли! Рип, возьми его за другую руку, а то он наткнется на что-нибудь и разобьет себе голову!
- Поднимай ноги, Смитфилд, - посоветовал мне Рипстон. Да коли наступишь на что-нибудь теплое, мягкое, не думай, что это муфта, не трогай, не то, пожалуй, укусит!
- Кто укусит? - боязливо спросил я, раскаиваясь, что не остался ночевать в свином ряду,
- Кто? Крыса! - отвечал Рипстон, видимо, наслаждаясь моим страхом. - Тут бегают громадные крысы, с добрую кошку величиной.
- Полно болтать пустяки! Иди вперед! - остановил товарища Моулди.
Куда мы попали? Темно и страшно! От кирпичных стен валит густой пар, это видно при мерцающем свете сальных огарков, рассеянных там и сям. Один из таких огарков прилажен к стене на старом ноже со штопором, шагах в двадцати от лестницы, по которой мы спустились. Свет его падает на грязного оборванного старика, который чинит сапог. Старик сидит на крышке рыбной корзины. Рабочими инструментами ему служат старая столовая вилка и кусок бечевки. Провертев вилкой дыру в сапоге, старик заостряет губами конец бечевки и держит развалившийся сапог поближе к огарку, чтобы лучше разглядеть, куда попасть бечевкой. На носу у него очки или, лучше сказать, медная оправа с одним стеклышком.