Маленький шел гористой улицей, и реку заслонял от него один лишь ряд домов. Заглянешь в подворотню, а там - за поленницами, за мусорными баками, за бельем, развешанным меж тополей, - нет-нет и блеснет синяя полоска воды. И тут Маленький так захотел вернуться, найти капитана и что-то такое сказать ему, вроде: "Плюньте на Кольку! Я буду моряком! Буду! Вот увидите! На меня надейтесь, не на Кольку!.."
Он побежал назад, но, видимо, заблудился и никак не мог найти улицы, где разошлись они с капитаном. Хоть убей, не мог найти.
...У церкви толпились старушки в черных платках и черных платьях. Одна такая старушка шла навстречу Маленькому, вся черная на фоне беленой церкви, шла с палочкой, согнутая, не шла даже, а чуть слышно шаркала по дороге. Старушка поглядела на него из-под платка водянистыми глазами и снова затукала по дороге своей клюкой.
Маленький вспомнил бабушку. Правда, она совсем не такая - толстая, шумная, румяная... А характер!.. Все не по ней, все не так. Встал не так, сел не так, вышел не так, вошел не так... И при всем при этом она Маленького любит. Отец как-то замахнулся на него, а бабушка показала отцу кулак: "Не трожь!".
И Маленький впервые за эти дни подумал: "Вот поехал бы в деревню, к бабушке, и ничего не случилось бы худого - ни телеграммы, ни отправки домой, ни лука, ни Чубчика, ни этого несчастного цветка..."
Но зато не было бы и кой-чего другого. Об этом он тоже подумал. Не было бы ночной вахты на острове Рыбачьем. Утра праздничного в Старгороде, когда он увидел свои шлюпки и бежал к ним через весь город. Ряженых на улице. Алеши Солеварова...
И, подумавши обо всем об этом, он вздохнул: как же все-таки получается - не хочешь худого, от хорошего откажись. Почему так? Непонятно.
А потом он набрел на такое место, что остановился как вкопанный и не смог идти дальше.
Представьте себе площадку, мощенную крупным, чистым, серо-голубым булыжником. Меж камней - трава, как будто каждый булыжник взят в драгоценную изумрудную оправу. В глубине площадки - трехэтажный дом, повернутый к Маленькому слепой своей стеной, и непонятно, из чего дом сделан, потому что стена эта густо закрашена красноватой краской.
Стена, правда, не совсем слепая. Внизу - широкое окно и около него... Но это потом.
Слева площадку обрамляют кусты сирени, шиповник. За ними угадывается овраг, за оврагом - парк, густой, сумрачный, как Темный сад в Усть-Верее.
Улочка, которая привела сюда Маленького, катится мимо площадки вниз, прижимаясь к высокому зеленому забору. У входа на площадку ива, древняя-предревняя, ствол черный, ветви серебряные. Если идти вдоль забора, обязательно заденешь иву головой. По ту сторону забора сбегают под гору двухэтажные дома. Деревянные, с балконами, тюлевыми занавесками, фикусами на окнах.
А около широкого окна, под стеной, стоят Айна и Степа. Они по очереди пишут что-то пальцами на пыльном стекле, затирают, снова пишут...
Что-то удержало Маленького в тени старой ивы, не пустило его дальше, помешало крикнуть: "Айна! Степа!..". Он молча стоял под шершавым стволом.
В эту минуту из-под забора, через узкую щель, которой Маленький раньше не заметил, пролезла на брюхе собака, обыкновенная лохматая дворняга и, хлопая ушами, затрусила поперек площадки в сторону оврага. Она бежала, высоко и аккуратно подымая лапы, и Маленькому почудилось, будто собака танцует. Он даже стал отсчитывать про себя: "Раз, два, три... раз, два, три..." - приноровляясь к собачьей побежке. А когда перевел взгляд на Степу и Айну, то увидел, что и они подчиняются этому неслышному счету. Айна повернулась - раз-два-три. Степа поднял руку - раз, два, три... Почесал затылок - раз, два, три... Айна - руки за голову, покачивается на носках, и эти ее движения повинуются тому же отсчету. Хлопая крыльями раз, два, три... - пролетел над площадкой тяжелый голубь. Айна и Степа тихо уходят вниз по улице. Раз, два, три...
Он видит вокруг себя плавное движение и отсчитывает его потихоньку. Движение связывает все, что находится на площадке, одной общей тайной.
Маленький выходит из-за дерева, подходит к окну, у которого только что стояли Степа и Айна. На пыльном стекле наспех затерты какие-то слова. Видны кой-где буквы. "Т... я... у..." А повыше - рожица смеющаяся, с большими ушами. Маленький пририсовал ей туловище, руки и ноги. В руках по флажку. И написал: "Это я".
Окно задернуто плотной шторой. Ему вдруг так захотелось заглянуть и узнать, что там. Так захотелось - мочи нет! Хоть бы краешек отогнулся! Нет - нигде ни просвета, ни щелочки. Вот обида! Как будто - загляни он туда - и все непонятное станет понятным. И почему хорошего без худого не бывает.
И почему Айна ходит со Степой, будто лучше его ребят нет. Взять хотя бы Каштанова, Ленца... И почему Алеша Солеваров свои колеса не бросает. И почему Колька в техникум подался. И почему капитан к этой Оранжевой пошел - она же его обидела.
И почему, и почему, и зачем... И зачем он этот цветок сломал!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Тогда, в тумане...
На берегу, около шлюпок - толпа ребятишек. Шум, гам. Маленький стал спускаться с горы. Спустившись до середины, остановился.
- Чего споришь? Становись в очередь! - услышал он голос Чубчика. (Чубчик сегодня вахтит.) - Ты, рыжий, не лезь вперед, щелбан дам! У кого пятака нет, лучше не становись! Нет?.. Отвали!.. Домой сбегаешь, принесешь!..
Толпа старгородских ребятишек постепенно превратилась в нестройную кривую очередь. Кто упрямо пробирался вперед, кто твердо держался соседей, кто лез в проверяльщики - глядеть, чтоб другие без очереди не просочились.